темнеет рано, день был ненастный, мглистый — казалось, только вот начался, а уж и кончился. Мурин забился в угол сиденья.
— Куда? — спросил Андриан, поднял вожжи. Но не дождался ответа и обернулся.
Мурин сидел, запахнув шинель и утопив нос в воротник, был погружен в размышления.
— Куда двигать-то, командир?
В окнах высоких домов начали зажигать свет. Далеко впереди Мурин видел, как работает фонарщик: шарики света нанизывались вдоль улицы один за одним. А самого его было не видать. Собственная голова казалась Мурину непроглядной и тесной: все там есть, но ничего не найти!
— Не знаю, Андриан.
— А я тем более.
Но и на это Мурин ответил молчанием.
— Ну, постоим, подумаем.
Андриан приспустил вожжи. Вынул из отворота шапки две скрученные папиросы. Закурил одну. Передал назад. Мурин отрицательно качнул головой:
— Благодарю.
Андриан сунул ее себе в рот, зажал зубами, другую рачительно убрал обратно за отворот.
Мурин смотрел на сизый дым, который выпускал Андриан, струи вылетали по обе стороны головы и тут же растворялись — воздух был холодный. Зима в этом году, похоже, будет ранней и морозной. Фонарщик с длинной лестницей прошел мимо, приставил к фонарному столбу, цепко взбежал по ней. Над экипажем повис шар света. Заблестели крылья колес, фонари, медные винты, атласная шкура рысака. Фонарщик сбежал вниз, схватился за лестницу, понес к следующему. Андриан спрыгнул с козел, на ходу обменялся кивками с фонарщиком. Мурина это позабавило: раскланиваются, точно в гостиной, а улицы для них и есть — все равно что гостиная, встречаешь одних и тех же людей.
Какая-то быстрая мысль мелькнула, заставила его затрепетать. Тут же упорхнула. Но оставила по себе странную уверенность, которой у Мурина еще минуту назад не было.
Андриан подошел к фонарю коляски, открыл стеклянную дверцу, запалил, осторожно замкнул дверцу. Встретил вопросительный взгляд Мурина, истолковал по-своему:
— За езду без огней сейчас лютуют. Могут и разрешение на извоз отобрать.
— Послушай-ка, Андриан, знаешь ли ты такое место, где можно без чужих ушей поужинать нам с тобой вместе.
Андриан поскреб под бородой:
— Со мною? Хм… Места-то имеются…
Мурин вздохнул:
— И чтобы стаканы чистые, и без тараканов, пожалуйста.
— Много ты от жизни хочешь, командир: чтоб и меня пускали, и без ушей чужих, и без тараканов, — проворчал он, залезая на козлы. Чмокнул, тряхнул поводьями, и коляска полетела.
По тому, как они проехали по Фонтанке, Мурин понял, что направляются они к Ямским улицам. Фонарей здесь не было. Приземистые дома темнели по обеим сторонам, свет едва пробивался из-за ставен — в этой части столицы обитатели экономили на свечах. Воздух все крепче пах лошадьми, то есть навозом, потом, жженым рогом, мочой, дымом из кузниц. Здесь селились ямщики, извозчики, от элиты — лихачей с кровными рысаками и английскими колясками — до затрапезных ванек на крестьянских мохнатых коротышках. Ничего не попишешь, лошади — это всегда запах, а запах столичное начальство предпочитало держать вдали от аристократических кварталов. Но все в этом мире познается в сравнении! После смрада сотен тысяч человечьих и животных трупов на Бородинском поле в летнюю жару любые другие для Мурина превратились в ароматы. Он и не думал сейчас прикрывать нос воротником или шарфом. Напротив, вдыхал с наслаждением. Запах лошадей, которые мочатся, испражняются, едят, потеют, был ему особенно мил, внушал спокойствие, даже бодрил. Что может быть лучше на войне, чем живая лошадь!
Андриан нашел свободное место и остановился у трактира. Мурин увидел чистенькие окна и вывеску по-фински: Tiinan, крендель, Tervetuloa.
Мурин слез. Сапоги тут же утонули в грязи, жидкой после недавнего дождя. Андриан небрежно бросил вожжи. Вынул мешок с овсом, надел на морду своей лошади.
— Кушай, Палаш. Кушай, милый, — похлопал по крутой шее.
И потопал к крыльцу.
— Не боишься, что сопрут? — удивился Мурин.
— Кого? Палаша? Да Палаш поумней многих людей. Тебя ж вот никто не сопрет.
Он как будто обиделся за свою лошадь.
— А коляска? А колеса?
Колеса были с литой резиной. Рублей пятьдесят каждое.
Андриан глянул на него с осуждением:
— Кто сопрет? Тут все свои.
И видя, что Мурин все еще не решается отойти от экипажа, пояснил:
— Ну сопрет. Ну и что дальше? Собственность у меня приметная. Сразу народ скумекает. И того, кто спер, сразу повяжут. И…
Он сплюнул.
— К уряднику?
— Ты что, урядника этого не видел? Много с него толку?
Мурин признал это.
— Куда ж?
Андриан пожал плечами:
— В Фонтанку.
Мурин поразился жестокой скорости местного правосудия.
— Однако.
— Так ведь иначе житья тут никому не будет… Идешь ли, командир? У меня в брюхе уже урчит. Или ты передумал? Святым духом отныне питаешься?
Он потянул на себя дверь. Теплый воздух оттуда дохнул блинами. Заурчало и у Мурина.
— Иду.
Мешок на морде у Палаша ходил ходуном. Конь потряхивал ушами и поедал свой ужин.
Если здесь и водились тараканы, то они, вероятно, тоже были по-фински чистенькие, опрятные, дельные, Мурин почувствовал, что ничего против них бы не имел. Он приветливо глядел по сторонам. Блестел огромный самовар. За столами сидели сплошь извозчики, дули чай, ели блины, сворачивая по два, со сметаной или медом, и ржаные калитки с зубчатыми краями. Мурину захотелось и того и другого, и как можно скорей. Он сбросил шинель на лавку, поставил кивер. К ним тотчас подошла хозяйка: типично по-фински чернявая баба с румяными щеками. Передник и чепец были такими белыми, что голубели в складках.
— Здорово, Тиина, — осклабился Андриан.
Та не удостоила приветствием.
— Чего господа изволят?
— С чем сегодня калитки? — спросил Мурин, сызмала обожавший этот вклад финской кухни в петербургский быт.
— Рис. Морковь. Картошка.
— С морковью, — сказал Мурин. — И дюжину блинов с маслом.
Тиина кивнула.
— А тебе чего? — оборотилась к Андриану.
— Тинка, а беленькой, что, так и не держишь?
— Еще не хватало, — ответствовала та на пребойком русском.
— Нешто пьяненьких русских мужичков боишься?
— Боюсь, что финская баба пьяненького русского мужичка так отходит ведром или коромыслом, что он с неделю лежать охать потом будет.
Андриан посмотрел на Мурина:
— Вот ведь какая. Ты ей слово, она тебе два.
Тиина и ухом не повела:
— Так с рисом, морковью или картошкой?
— Неси всякого рода. И блинов полторы дюжины, с топленым маслом.
— Пить что прикажете? Чай, морс, рассол, квас, медовый сбитень…
— Чаю, — сразу сказал Мурин.
— Для господина офицера есть английский, — сообщила Тиина таким тоном, словно хотела дать понять: у нее заведение с правилами.
— Английский — чудно, — удивленно обрадовался Мурин.
— И мне аглицкого, — вставил Андриан.
Хозяйка окоротила строгим