взглядом:
— Он только что закончился. Есть на брусничном листу.
Андриан опять посмотрел на Мурина:
— Ну ты видал! Ты ей… — Он только рукой махнул, но в голосе было восхищение твердостью, с какой Тиина вела свое заведение. — Неси брусничный лист, что ж. До костей промерз.
И едва хозяйка отошла, сказал Мурину:
— Все, отпрыгались, в глаза катит зима.
Голос его был немного грустным.
— Это само собой. — Мурин нетерпеливо отдал дань философскому настроению своего компаньона. — Можешь ли ты меня выслушать?
— Куда ж я денусь, — разул голубые глаза Андриан. — На ушах-то крышек нету.
— Оставь шуточки, пожалуйста.
— Есть.
— И чины тоже оставь. Мне нужно тебе рассказать, что я выяснил обо всем этом деле. Точнее, самому себе рассказать. Чтобы расставить все в верном порядке.
Фрррр. Над ними взвился и опал купол скатерти — такой же белой, как передник хозяйки. Тиина разгладила ее на столе своими пухлыми красными руками. Оба молчали. Мурин глядел на скатерть, точно завороженный. «Скатерть…» — но мысль уже упорхнула. Он провел ладонью там, где прошлась руками хозяйка, и забыл убрать руку. Скатерть… стол.
— Валяй. Расставляй. А я послушаю, — нарушил молчание Андриан. — Я сам вот так с Палашом иногда беседую.
— Ах, оставь, — поморщился Мурин. — В отличие от Палаша, ты-то можешь заметить, что с чем не сходится.
— Так и Палаш небось замечает. Только сказать не может.
Андриан увидел бешенство в его глазах, поднял ладони:
— Шучу, шучу. Сам себя развлекаю. Чтоб жить не скучно было. Привычка! Заткнулся, слушаю. Говори.
Тиина сняла с подноса и переставила на стол чашки. Они были накрыты блюдцами. Поставила корзинку с ржаными лепешками, похожими на медальоны: белесые, желтоватые, оранжевые. Отошла. В чайной плескали голоса посетителей, звякали чашки и тарелки, время от времени раздавалось шипение: тесто лилось на сковороду. И все же Мурин понизил голос.
— Первым делом я расспросил, кто что видел. Ремиз. Никто не видел ничего.
— Так не бывает.
Андриан взял калитку, снял блюдце с чашки. Налил туда чай. Поднял к губам. Мурин тоже протянул руку и взял морковную калитку. Он говорил и жевал:
— Конечно, не бывает. Несколько человек видели сам труп и подле него моего товарища в беспамятстве. Лакеи, хозяин игорной, дежурные, полковник. Но ни один. Ни один не видел именно происшедшего. И я не видел.
— Плохо дело.
— Ничуть! Напротив. Они не видали, и я не видал. Выходит, я в равном со всеми положении.
— Только положение хуже не придумать.
— Положение, конечно, дьявольски скверное. Все только и твердят: он преступник, он убийца.
— А он — нет?
— Ежели не видели собственными глазами, как убивал, то с выводами спешить нечего.
— Ты так считаешь?
— Да, считаю. Вдобавок и собственные глаза тоже обманывать могут. Думаешь, что видел одно, а это было совсем другое.
Тиина поставила на стол две тарелки, на них прели стопкой блины. Ту, что повыше, перед Андрианом. Ту, что пониже, перед Муриным. В блюдцах были топленое масло и сметана.
— Рай земной, — обрадовался Мурин.
Уголки губ Тиины тронула улыбка.
— Так вот, — снова заговорил Мурин, когда хозяйка отошла.
— Давай сперва пожрем, — взмолился Андриан.
— Ты ешь. И слушай меня.
Андриан стал сворачивать верхний блин. Внимание Мурина отвлекли сидевшие за столом поодаль. Все четверо по виду извозчики. Они болтали, хохотали, были увлечены компанией друг друга. Мурина опять поразило это чувство: чья-то жизнь, закрытая для него. И людей его круга.
— Ты подумай, — ошеломленно произнес он, — все они — с кем я говорил — они люди одного круга. И видят во всем этом деле только одного Прошина. Об нем готовы говорить, его готовы судить. Об нем негодуют, ему сочувствуют, его жалеют, его порицают. Он один их интересует. Потому что дворянин, офицер. Потому что человек своего круга… А про убитую женщину — никто ни слова. До нее и дела никому нет. Только Катавасов этот об ней сказал, да и то лишь когда я спросил. И сказал ведь как… Точно о мухе прихлопнутой. Мол, одной больше, одной меньше. Да и сам я тоже о ней не слишком задумывался.
— Считаешь, что все дело в ней?
— Считаю, что без нее картину не увидеть. Пока все про эту девку не выясню, нечего и браться. Без нее смысл не понять.
Андриан жевал. Мурин продолжал разглагольствовать:
— Видишь ли. Есть жизнь других, которая от людей моего круга сокрыта. Она никому не интересна. Об ней и думать не привыкли. Васильевский, Сенная или Коломна. Откуда мне знать, как жила эта Колобок — и как все они там живут!
— Такая у ней кликуха, значит? Колобок… Хм.
— Даже имени этой несчастной никто не знает! — демократически возмутился Мурин. С блина его капало масло.
— Ты бы ел, командир, — указал на это Андриан, — а то остынет.
Мурин вонзил зубы в блин. По подбородку его потекло масло.
— Надо отыскать, что о ней известно. Съездить везде, — энергически жевал и рассуждал он, — проверить все возможные места. В Коломну. На Сенную. На Васильевский.
— Ну вот еще! Палашу ноги топтать. Мне лошадку мою жалко. Да и коляска у меня не такая, чтоб колдобины пересчитывать. Еще скажи на Охту переть, — ворчал он. — Как пить дать рессоры убьешь, а то и ось сломаешь.
«Вот оно что. На попятный», — подумал Мурин. Всякая лояльность имеет свой предел. Но учтиво сказал:
— Как скажешь. Дело твое. Я и так премного благодарен. Большего и просить не могу.
Они доели в молчании. Расплатились с Тииной.
— Скажи, любезная, — обратился к ней Мурин, отсчитывая копейки. — Как бы мне здесь извозчика нанять?
— Зачем? — подал голос Андриан.
И Мурин, и Тиина его проигнорировали.
— Куда господину угодно?
— В Коломну. Потом на Сенную. Потом на Васильевский.
— Будет исполнено, — кивнула хозяйка. — Обождите. Подаст к крыльцу.
— Ну ты даешь, командир, — обиженно заметил Андриан. — Разве так дела делаются?
— Что ж, пешком мне идти теперь прикажешь?
— Ты б спросил меня.
Мурин опешил:
— Я ж тебя спросил!
— Спросил, да не выслушал!
Они переругивались шепотом. Повышать голос каждый счел не comme il faut, но каждый — из своих соображений.
— Очень даже выслушал. И про колдобины, и про ось.
— Да что ты сразу в бутылку лезешь.
— Не лезу. А улаживаю дело практически.
— Не с того конца улаживаешь.
— Очень даже…
— Да дай ты мне сказать наконец! — рявкнул Андриан.
Все голоса в чайной тут же смолкли. Слышно было только, как скворчит на сковороде очередной блин. Все лица были обращены на них. Андриан покраснел:
— Извините, братцы. Невольно. Туговат на ухо, сам себя иной раз не