распространялась все шире. Свободный труд в американских колониях существовал еще в начале XVIII века, но долгое время он оставался скорее исключением, чем правилом во всем спектре контрактных трудовых услуг. Наличие контракта, рассчитанного на определенный срок, было самым важным отличием кабальной службы от рабства или крепостного права. Не рассматривался кабала и как архаичный пережиток - с точки зрения социальной и правовой истории это была вполне современная форма трудовых отношений. Все это облегчало его преодоление. Критика рабства поставила вопрос о том, можно ли считать кабальную службу отношениями, в которые работники вступают по собственной воле. Именно это было ключевым вопросом, а не то, как на самом деле обращались с наемными работниками. И поскольку, в отличие от рабства, никто открыто не защищал эту практику, она была фактически свернута в течение десятилетия после ее дискурсивной делегитимации в 1820-х годах.
Правовая мысль англо-американского мира отныне считала свободный труд самоочевидной нормой. Американские суды впервые в 1821 г. стали утверждать, что трудовые обязательства должны приниматься свободно и что это не так, если работнику, решившему покинуть место работы, физически препятствуют это сделать. Впоследствии эта трактовка нашла свое отражение в дискуссии о рабстве, и в северных штатах "свободный труд" стал лозунгом в борьбе с южными сепаратистами. В то же время применение физического насилия к рабочим было определено как принципиально неправомерное. Юридическая практика США опередила Англию еще и в том, что перестала различать работника, имеющего собственное жилье, и подневольного рабочего, служанку или слугу, содержащегося в хозяйстве хозяина.
Развитие концепции свободного труда в послереволюционной Франции, выраженное в Кодексе Наполеона и нашедшее отклик в других странах Европы, может стать темой другого рассказа. И еще один рассказ можно посвятить законодательству о домашней прислуге (Gesinderecht) в Германии, где еще долгое время в эпоху индустриализации "домашняя прислуга" в Пруссии и других странах оставалась скованной рядом внеэкономических ограничений своей свободы. Правда, в преамбуле Гражданского кодекса 1896/1900 годов, действовавшего на территории всего рейха, право хозяев наказывать слуг было отменено. Однако в ослабленном виде ("косвенное" право на наказание и т.д.) оно продолжало преследовать многие отрасли права до самого конца имперского периода. Такие наказания, видимо, продолжали существовать в широких масштабах.
Интерпретация Роберта Стайнфельда особенно интересна тем, что в ней XIX век становится решающим периодом для развития свободного труда. Но в каком смысле решающим? По мнению Штейнфельда, свободный труд не стал доминирующим сразу после прекращения кабалы. Как и в случае с рабством или российским крепостным правом, существовал переходный этап. Даже в английской промышленности неденежное принуждение не исчезало со дня на день. Статутное право и реальное отправление правосудия давали предпринимателям и аграрным работодателям средства принуждения к продолжению трудовых отношений. В течение многих десятилетий реликты принудительного труда сохранялись в рамках отношений свободного наемного труда.
В знаменитом исследовании, опубликованном в 1974 г., Роберт В. Фогель и Стэнли Л. Энгерман утверждали, что, вопреки мнению классических экономистов, труд рабов был едва ли менее эффективным и рациональным, чем труд свободных на плантациях, в ремесле и промышленности. С тех пор идея линейного прогресса от одного к другому стала труднодоказуемой. Поэтому следует отказаться от представления о том, что свободный и принудительный труд не имеют ничего общего, принадлежат к разным эпохам и представляют собой совершенно разные социальные миры. Логичнее мыслить в терминах континуума, в котором работники подвергались различным формам и комбинациям принуждения. Это отодвинуло бы великий водораздел еще дальше в век, поскольку даже в Англии внеэкономическое принуждение исчезло из отношений промышленной заработной платы только после 1870 года или около того. Более того, многие функции кабалы не сразу стали ненужными. Мигранты в неоевропейские общества обращались за помощью к уже проживающим там соотечественникам: китайцы вскоре обзавелись своими чайнатаунами, а у южных европейцев, например, появились полулегальные покровители, совмещавшие функции вербовки, защиты и эксплуатации, похожие в этом отношении на подрядчиков, которые часто организовывали приток рабочих первого поколения в города за пределами Европы. Это не был свободный труд в смысле либеральной теории. Кроме того, упомянутые выше непрямые трудовые отношения, в которых подрядчик выступал в роли буфера, не были характерны для внеевропейских территорий. Например, импресарио, поставлявший певцов владельцам итальянских оперных театров вплоть до конца XIX века, был не кем иным, как подрядчиком такого рода.
Дисбалансы на рынке труда
Новым фактором, проявившимся в конце века, стал подъем организованного рабочего движения. Постепенно растущая способность коллективных требований противостоять власти владельцев капитала исправила фундаментальный дисбаланс на рынке труда, причем настоящий прорыв произошел только тогда, когда законодательство создало условия для общенациональных коллективных переговоров. Трудное восхождение свободного труда привело к парадоксу: только ограничение рыночной свободы путем монопольных переговоров на стороне работников позволило индивиду освободиться от инструментов, которыми располагал покупатель рабочей силы, - прежде всего, от возможности разыгрывать между собой работников, конкурирующих за рабочие места, и увольнять их в любой момент. Свободный труд, в содержательном смысле этого слова, возник в результате ограничения неограниченной контрактной свободы, пришедшего с развитием государства всеобщего благосостояния. Контрактуализация трудовых отношений сама по себе не могла предотвратить или преодолеть "унизительность состояния работников" (по выражению французского социолога Робера Кастеля). Наделенный лишь физической силой, рабочий был существом, не имеющим ни прав, ни гарантий, и в этом отношении был сравним с рабом; чистая свобода рынка труда была, таким образом, внутренне нестабильной.
Через несколько десятилетий зачатки государства всеобщего благосостояния были заложены в результате взаимодействия протестов рабочих, попыток элиты предотвратить революцию и морального чувства небольших реформаторских групп. Предприниматели-филантропы первыми осознали, что голая "свобода труда" мало способствует социальной интеграции, а меры социального обеспечения, которые начали внедряться в 1880-х годах, систематизировали эти соображения в действительно новый принцип обязательного страхования. За этим стоял взгляд на общество как на находящуюся в напряжении множественность коллективов, а не как на совокупность индивидов - взгляд, в принципе разделяемый консерваторами и социалистами. Только это позволило разработать концепцию государства всеобщего благосостояния, выходящую за рамки классического либерализма. С другой стороны, не все теоретические и политические представители классического (в основном британского и французского) либерализма были крайними индивидуалистами, приверженцами "манчестерской школы" неограниченной конкуренции. Поэтому "новый либерализм" мог присоединиться к общей тенденции времени, направленной на защиту государства. В последние два-три десятилетия перед Первой мировой войной определение "социального вопроса" в промышленно развитых странах Европы опиралось на некий базовый консенсус. Социальное страхование, которое в Германии было в первую очередь консервативным проектом, направленным на стабилизацию системы, в Великобритании после 1906 года было взято на вооружение либеральным правительством.
Свободный наемный труд,