Читать интересную книгу Правдивые байки воинов ПВО - Сергей Дроздов

Серьёзным предметом была история КПСС. Требовалось знать множество работ классиков марксизма-ленинизма, а главное – повестки дня и решения многочисленных съездов, конференций и пленумов ЦК КПСС. Это было совсем непросто. Но был один вопрос, ответ на который знали самые отпетые «двоечники» и самые далёкие от истории нашей партии курсанты.

Вопрос этот был про знаменитую группу «Освобождение труда». Созданная Г. В. Плехановым в Петербурге в конце далёкого 19 века, она ничем особым себя не прославила, за исключением своего персонального состава. Его знали абсолютно, поголовно все курсанты и могли легко перечислить его хоть днём, хоть разбуженные среди ночи:

Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод!!!

Именно в таком порядке их и перечисляли на экзаменах и семинарах торжествующие знатоки истории. Ошибки никогда не было и быть не могло!

Не знаю уж, злобные агенты царской охранки придумали сей коварный мнемоприём, или уже после революции, в стране победившего социализма нашелся острослов, но вся эта группа просто «отскакивала» от наших зубов. Перепутать, забыть могли кого угодно от Троцкого до Хрущёва с Брежневым, но только не «плехановцев». С ними – никогда не было ошибок и сбоев в ответах!!!

Замечательный случай произошел на семинаре по военной психологии. Мы изучали проблемы казарменного хулиганства (в те времена это явление еще не додумались наименовать «неуставными отношениями»). Неожиданно, перед семинаром, Ефрейтор Юрьев вызвался стать докладчиком по теме, чем немало нас поразил. Обычно он не очень любил проявлять активность в учёбе, а тут – на тебе, доброволец! Впрочем, резон у него был, т. к. Юрьев был старше нас по возрасту, он поступил в училище, отслужив 2 года в армии и уволившись в запас, уже с «гражданки». Соответственно, и тему всяких армейских безобразий он знал лучше всех нас.

Ефрейтор выступил блестяще. Глубокое знание предмета позволило ему детально ознакомить нас с психологическими особенностями жизни воинов всех периодов службы.

Особенно ярко он клеймил «дедушек»: «И тогда, после выхода приказа Министра обороны, они начинают заявлять так: «Дембель в маЮ – всё…» – тут Юрьев слегка запнулся, поглядел на преподавателя и смущённо закончил: «нипочём!». Мы, успев мысленно срифмовать поговорку, ему даже поаплодировали.

Эта фраза стала своеобразной визитной карточкой Олега, на все 4 года учёбы.

Одним из самых запоминающихся экзаменов была литература. Курс русской, советской и зарубежной литературы в училище читали несколько женщин бальзаковского возраста. Все они, как на подбор, были холостячками, все курили в ходе своих лекций (что было очень необычным для женского поведения тогда вообще, а уж на занятиях – в частности), и все были влюблены в свой предмет.

Сдавать им литературу было непросто. Отличники и командиры плавали на их экзамене наперегонки, а «дурбат» был полон «пострадавших за Пушкина, Лермонтова и Маяковского», не говоря уж о менее известных сочинителях.

Курс был очень большой, требовалось знать огромное количество произведений «инженеров человеческих душ».

Училищная жизнь, спрессованная по секундам, не очень-то располагает к чтению и размышлениям о рефлексиях «лишних людей», «потерянных поколений», «отцов и детей» и прочих литературных героев.

Тот из нас, кто любил читать до армии – чувствовал себя более – менее спокойно, а вот наши спортсмены и те, кто в школе больше девочками интересовался, чем Базаровыми и Рахметовыми (а таких было большинство) – вертелись перед экзаменом, как ужи на сковородке.

Для решения проблемы «недопрочтения» некоторых малоизвестных произведений мы применяли силу коллективного разума. Тот, кто умудрился прочитать какой – нибудь «Цемент» Гладкова, рассказывал остальным вкратце сюжет, основных героев, и мораль произведения, и мы считали, что сможем что – нибудь наплести на экзамене.

Особый ужас вызывали произведения некоторых «классиков» советской литературы. Так выяснилось, что никто из 30 курсантов нашей группы не читал НИЧЕГО из бессмертной трилогии К. Федина: «Костер», «Необыкновенное лето» и ещё третью её часть, название коей уже не помню. Ходил слух, что в первой батарее кто-то есть, читавший этот опус, но найти эрудита не удалось. После некоторых размышлений было решено, что кому Федин достанется – того «Бог убил!».

Примерно такая же ситуация сложилась с «Русским лесом» Леонова, произведениями Паустовского и Тихонова. Да и с известными классиками и произведениями тоже, как показал экзамен, было не все гладко…

Существовала легенда, что «литераторш» на экзамене, в случае получения «тухлого» билета, можно было попробовать «ввести их в экстаз».

Для этого, дескать, следовало предельно эмоционально излагать то, что знаешь, отчего они должны были «замлеть» и поставить «тройку» вводящему их в экстаз.

Проверить справедливость гипотезы первому выпало Гоше Ищенко. Ему достался Леонов, про книгу которого он не мог бы сказать ни слова.

Вся надежда была на «введение в экстаз» по первому вопросу о Пушкине. Гоша старался как мог, прочтя преподавательнице чуть ли не все стихи Пушкина, что помнил. Он кричал, шептал, проклинал Дантеса и кровавое самодержавие, в красках изображал Пушкина на дуэли и смертном одре. Помогло слабо. Литераторша попросила его «не кричать» и перейти к Леонову. Гоша, продолжая слабо надеяться на то, что ввел тетку «в экстаз», сообщил, что Леонов «великий советский писатель» и замолк. Это было все, что он знал по второму вопросу. В результате неудачной попытки «введения в экстаз» Гоша получил «двойку» и составил компанию Шуре Андееву в «дурбате».

Единственным кому на нашей памяти удалось «ввести в экстаз» литераторш, оказался Миша Федотиков. Ему достались Ги де Мопассан и Маяковский со своим «Облаком в штанах». Поэта революции Миша не читал в принципе, и понятия не имел, почему у него облако надело штаны.

Вся надежда была на эротические мотивы в творчестве французского классика. И Миша использовал свой шанс на все 100%.

Взяв за основу своего ответа совет Остапа Бендера: «Ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан!», он стал напирать на пикантные детали произведений великого француза.

Жора, присутствовавший на экзамене, от изумления перед Мишиной речью отвесил челюсть и с тревогой смотрел на литераторшу. Та – цвела, как майская роза и повторяла: «Прекрасно, прекрасно!».

По второму вопросу Миша нёс сущую ахинею о роли Маяковского в революции. «Введённая в экстаз» литераторша поставила ему таки «четверку», чем поразила и Мишу (мечтавшем о «тройке») и Жору, который был уверен, что отличник Миша заслуживал «пятерки», а оценку ему снизили за слишком смелый рассказ.

Классическая история случилась с Глистом на литературе. На первом экзамене ему достался Федин со своей несчастной трилогией, и Глист капитулировал бесславно, как Ф. Паулюс в Сталинграде.

Получив «пару» и проведя в «дурбате» законные 3 дня, Глист прибыл на пересдачу. Экзамен снова принимали те же две литераторши, от чьих рук Глист пострадал. Он их уже ненавидел, но делать было нечего.

Ему попался Лермонтов (что-то о гражданской позиции поэта) и Маяковский (сатирические произведения Клоп и Баня, так было написано во втором вопросе билета).

«Первый вопрос я знал неплохо», – рассказывал впоследствии Глист.

«На него и была вся надежда, так как ни про какие произведения Маяковского я и слыхом не слыхивал. Думал, может, пожалеет, зараза, поставит троечку…»

«Прочел я этой вобле сушеной «Белеет парус одинокий», рассказал про дуэль лермонтовскую, обложил Николая 1-го с Бенкендорфом разве что не матом. Что ей ещё-то надо?! Нет чтобы тройку поставить…. Говорит, «ну, по первому вопросу – очень слабо, переходите ко второму!»

Из сатирических произведений Маяковского Глист твердо знал, по его собственным словам, только бессмертное четверостишье:

«Я лежу на чужой жене,Одеяло прилипло к жопе,Штампую советские кадры стране,Назло буржуазной Европе!!!»

После некоторого размышления Глист решил воздержаться от этой цитаты и попытаться сказать «по второму вопросу» что-нибудь «юморное», раз уж произведение – сатирическое, а он его совершенно не читал и понятия не имеет о чем там речь.

«Главная мысль этого сатирического произведения,» – начал Глист свою речь, даже не представляя что, вообще-то, произведений два – «Клоп» и «Баня», —