Однако тема книги подталкивает к тому, чтобы сосредоточить внимание на осознании бренности существования и значении этого факта. Легенда об изгнании из рая свидетельствует, что с осознанием этого факта и возникновением страха смерти, омрачающего саму нашу жизнь, для человека настал конец блаженному неведению. Это и есть подлинное изгнание.
Значит, для того, чтобы вернуться к состоянию райского блаженного неведения, необходимо либо отказаться от осознания собственной смертности, либо избавиться от страха смерти. Но если обладаешь знанием, его невозможно игнорировать. О чем и гласит Библия. Творец предостерег Адама: подумай хорошенько, прежде чем избрать знание, ибо «смертью умрешь». Обретая любое знание, одновременно и теряешь что-то: невинность, прежние убеждения. Всякий раз что-то умирает в нас, чтобы возродиться в иной форме. Умудренные существенно новым знанием, мы сами становимся иными, чем прежде. Однако важнее всех благоприобретенных познаний явилось то самое, повлекшее за собой изгнание из рая, осознание человеком собственной смертности. Следствием этого явились существующие в каждой культуре обычаи, обряды, системы верований, связанные со смертью. Они разнятся на первый взгляд, но у всех них есть одна общая черта — вера в то, что с земной кончиной существование человека не прекращается.
В западной цивилизации на протяжении почти двух тысячелетий страх смерти смягчался надеждой на загробную благодать. Но каким образом складывалась в разных культурах вера в посмертное бытие в столь различных и подчас взаимоисключающих формах? Если действительно нас ждет загробное существование, то могут ли формы его до такой степени разниться в зависимости от культурной или религиозной среды, в которой воспитан человек? Если ответ отрицательный, то возникает вопрос, какое именно из бытующих представлений о загробной жизни считать доподлинным: наше — то есть Царство Небесное, или же переселение душ, вере в которое отдает предпочтение большинство жителей Земли? А может быть, отдать предпочтение культу предков, древнейшему из верований? И отчего бы не вообразить — в духе уфологических представлений — единственно реальным посмертное существование на некой планете вечного бытия?
Если же загробного мира не существует, то есть нет потустороннего бытия, о котором нам хоть что-то было бы известно, или же существующий иной мир абсолютно трансцендентен и, стало быть, недоступен человеческому восприятию, то почему в таком случае в каждой культуре, религии возникла приемлемая для всех верующих концепция, миф, образ посмертного бытия или продолжения земной жизни в ином облике — человека или животного?
Ответ представляется очевидным. С тех пор как человек осознал бренность своего бытия, страх перед кончиной существовал и существует по сей день в любой человеческой общности. Людям необходимо было хоть как-то примириться с неизбежным — в любые времена и в любой культуре. Но если причина одна и к тому же одинаковая, почему возникли разные представления о загробном мире? Что определяло различный характер легенд и мифов о смерти, различия в обрядах и ритуалах?
Естественно, это зависело от общественного уклада — в семье или племени представления о загробном мире были иными, чем у народа, граждан империи, — от традиций, от множества факторов, включая географический. Вблизи активно действующих вулканов зарождались иные мифы, нежели в долинах рек. У людей, не знакомых с общностью многочисленнее семейной ячейки или племени, возникали иные представления о потустороннем мире, чем у жителей гигантских империй, существование коих считалось незыблемым. Загробный мир христиан — космический, включающий в себя и Царство Небесное, готовый принять всех христиан из всех народов, — на мой взгляд, несет на себе печать Римской империи, где пользовались привилегированным положением те, кто оказал особые услуги главе империи, ее царю и богу, или же попросту снискал его расположение.
Страх бесследно кануть в небытие зачастую причиняет не меньшие страдания, чем физические муки агонии. В какой степени удавалось религиям смягчить, нейтрализовать этот фактор? Которая из ныне существующих конфессий наиболее эффективно помогает верующим в достижении этой цели?
Те, кому дано верить в посмертное существование, да хранят эту веру как драгоценное сокровище, облегчающее последние дни!
Но каково смотреть в лицо смерти тем, кто не способен уверовать ни в одно из множества представлений о загробном бытии? (Возможно, именно потому, что теперь бытует множество взаимоисключающих, несовместимых представлений об этом предполагаемом существовании.)
В давние времена, в период формирования крупнейших религий мира, люди, как правило, знали только свою культуру и свою собственную религию. Поэтому даже человек пытливого ума без малейших сомнений и колебаний принимал свою религию как единственно возможную и правильную. Люди верили, что неведомый и незримый трансцендентный мир заселен божествами или же находится во власти единого Всемогущего Бога. Однако при современном уровне информации у них есть практически неограниченные возможности знакомиться с культурой других народов, их религиозными верованиями и представлениями о потустороннем мире, и благодаря своему «многознанию» они все меньше уповают на вечное блаженство.
Разумеется, многие и поныне считают свою веру единственно благой и правильной, а свои представления о загробном мире безусловно верными. Достойна ли зависти подобная стойкость взглядов? Возможно. Но не каждый способен отречься на всю жизнь от сладостной муки раздумий. Если отдаешь себе отчет в различии культур и уважаешь религиозные убеждения других, считая их равноценными своим собственным, в таком случае нельзя ставить себя выше этих людей, а свою веру, свои представления о загробном мире полагать единственно правильными. И конечно же, становится все меньше тех, кто верит, будто бы у врат потустороннего мира нас встретит святой Петр с толстым гроссбухом и, сверясь с записями, определит на вечное поселение в ад или рай.
Кстати, избавиться от страха смерти человеку издавна мешала фантазия, рисующая картины адских мучений, хотя пора бы признать, что преисподняя, царство Сатаны или Люцифера — плод воображения наших предков, потому что их чувство справедливости было уязвлено мыслью о загробной благодати, равно ожидающей как праведников, так и грешников. Да и Церковь подлила масла в адское пламя: например, согласно католическому учению, в ад могут угодить не только закоренелые грешники — достаточно праведнику совершить перед смертью одно-единственное прегрешение и не успеть покаяться, получить отпущение, и вечные муки ему обеспечены. Зато грешникам, успевшим покаяться или — в былые времена — купить индульгенцию, дозволено рассчитывать на вечное блаженство. «Да уж, разношерстная компания там подберется, — думалось мне в незрелую детскую пору, — с такими нелегко будет ужиться».
Хотя сам я давно не способен верить в благостный идеал Царства Небесного, я возражал бы против любого закона, препятствующего достижению легкой смерти для людей, верующих в загробный мир. Ну, скажем, я считаю несправедливым отказывать им в случае эвтаназии в последнем причастии или погребении в освященную землю. Зато и я, в свою очередь, хочу, чтобы те, для кого вера и ее институты облегчают смерть, не поддерживали законы, запрещающие различные способы эвтаназии, дающей другим людям возможность примирения с кончиной. Напротив, пусть и они признают наше — надеюсь, узаконенное в недалеком будущем — секулярное мировоззрение и соответствующие обряды. Впрочем, речь об этом пойдет ниже.
До сих пор ритуалы смерти и похорон формировались под знаком языческих, а затем монотеистических воззрений. Об этом свидетельствуют еда и сокровища, полагаемые в гробницу, монета под язык усопшего — дабы расплатиться с Хароном[1], перевозчиком через реку Стикс, — последнее помазание и его бесчисленные варианты. В конечном счете все это свидетельствует о страстном желании благой и легкой смерти. И о роли веры в облегчении смерти, в эвтаназии и эвтелии.
Можно ли считать ересью метафорическое толкование библейских легенд?
Возможно, кое-кто из читателей сочтет еретическими мои попытки объяснить библейские легенды о сотворении мира, об изгнании из рая и т. п. не столько Божественным откровением, сколько определенными устремлениями наших предков. Скажу в свое оправдание: я не подвергаю сомнению, что для составителей Библии загадки природы, природные явления были именно Божественным откровением. Тогда многим событиям, явлениям не находилось рационального объяснения, поэтому они, естественно, воспринимались как Божественное вмешательство. Чудом считалось вызволение еврейского народа из египетского рабства. Если, конечно, пленение как таковое вообще имело место: современные исследователи той эпохи все чаще ставят под сомнение этот факт. Не исключено, что легенда эта, воспринятая как Божественное откровение, в метафорической форме отражает злоключения Авраамова племени, обретшего веру в единого Бога ценой тяжких борений и стремящегося избавиться от рабства многобожия. А выражаясь точнее, легенда повествует о том, как предводители народа, пророки его стремились высвободить своих соплеменников из оков прошлого.