Читать интересную книгу Укрепленный вход - Стивен Соломита

— Как ты считаешь, он говорит это всерьез? — спросил Мудроу.

— Трудно поверить, чтобы он и в самом деле сам поселил тут продавцов наркотиков. Это же не Южный Бронкс. Но с другой стороны, Эл Розенкрантц — скользкий тип. В этом нет сомнения.

— Я должен переброситься с ним парой слов, но так, чтобы он ничего не заподозрил. — Мудроу вкратце рассказал Бетти о разговоре с Луи Персио. — Я хочу поймать Розенкрантца после того, как он выйдет отсюда. Постараюсь отловить его в коридоре. Пойдем со мной? Я хочу потом узнать о твоем впечатлении.

Бетти широко улыбнулась. У нее был большой рот, и, когда она улыбалась, лицо, казалось, расплывается от удовольствия.

— Классно, — сказала она. — Ты вмажешь ему пару горячих?

— Ты слишком много смотрела фильмов про полицейских. Я хочу помочь Персио, а если врежу Розенкрантцу, вряд ли помогу этим делу. Я всего лишь поговорю с ним, и посмотрим, что он мне скажет.

Не успела Бетти ответить, как раздался громкий стук к дверь. Стучали деревом о дерево. Данлеп, который сидел к выходу ближе всех, открыл дверь и увидел Майка Бенбаума. Тот стоял с поднятой клюкой. Левая часть лица сильно распухла, голова была забинтована. Завязки от бинтов торчали за ухом, однако он был возбужден и явно сердит. Когда Порки Данлеп попытался поддержать старика, тот оттолкнул его руку.

— Что я вам говорил, — торжественно заявил Бенбаум, — подлецы, воры. Вся шваль, все отбросы вселенной появились здесь с тех пор, как Моррис Катц продал здание. Мы не выкупили свои квартиры, когда у нас была такая возможность, а теперь вы сами видите, что происходит. Моя дочь говорит, что я должен поселиться где-то в Нью-Джерси! Да я лучше в Сибири поселюсь! — Он доковылял до центра комнаты. — Я знаю, Сильвия, ты не одобряешь мои разговоры на собраниях, но я должен высказать все, что во мне накопилось. Так что скажи этому типу, чтобы он полз обратно в свою пещеру и освободил мне место, чтобы я смог говорить.

Розенкрантц немедленно отступил. Он попытался сделать это с достоинством, но комментарий Бенбаума достал его, и он внезапно почувствовал, как закипает от давно сдерживаемого гнева.

— Вы должны помнить, — кричал Бенбаум, — тот, кто работает на бандитов, тоже бандит! Человек, который работает на подлеца, сам подлец! Не имеет значения, что он ходит с дорогим кейсом. Я хочу, чтобы вы послушали меня. Я всю жизнь прожил в этом доме. Когда я сюда въехал, большинство жильцов были ирландцы, и они пытались меня выселить. Их женщины называли меня грязным евреем, а мужчины говорили и похуже, но я не буду распространяться о прошлых битвах. Я пришел сюда сказать, что на самом деле собираюсь сделать. Бенбаум и не подумает ехать умирать в Нью-Джерси, для него Нью-Джерси — мертвая земля. Он живет в Куинсе с тех пор, как вернулся с войны, и умереть собирается здесь.

Розенкрантц немного помедлил. Входная дверь распахнута. Он подождал, пока Бенбаум закончит фразу, и тихо вышел. Никто из жильцов не обратил на это внимания, но Мудроу и Бетти Халука последовали за ним в коридор.

— Мистер Розенкрантц, — громко сказал Мудроу, — можете мне уделить минуточку внимания?

Розенкрантц окинул их быстрым взглядом. Это не жильцы, интересно, что они от него хотят. Его гнев все еще не утих. Он утихнет только после того, как Эл проглотит несколько стаканчиков скотча.

— Конечно, — сказал он, протягивая руку. — Я всегда рад поговорить. Меня зовут Эл Розенкрантц.

— Стенли Мудроу, — ответил Мудроу, пожимая руку Розенкрантца. — Я частный детектив. — Он предъявил свое удостоверение. — А это Бетти Халука. Она юрист. Мы ненадолго вас задержим. Хочу поговорить с вами об одном жильце, которому вы послали уведомление о выселении. Дело в том, что жилец этот очень болен и у него нет сил являться в суд.

— Кого вы имеете в виду? — спросил Розенкрантц.

— Луи Персио. Он живет на четвертом этаже.

— Этот голубой? — удивленно спросил Розенкрантц. — И вы хотите говорить со мной об этом преступнике, гомосексуалисте?

— Послушайте, Розенкрантц. — настаивал Мудроу, — я сам видел уведомление о выселении, и единственное основание, упомянутое там, то, что он не заплатил за квартиру в срок. Все остальное: его сосед, болезнь, наклонности — не повод для выселения в Нью-Йорке. — Он надеялся, что Розенкрантц кивнет в знак согласия, но не дождался этого и продолжал: — Послушайте, Персио говорит, он уплатил за квартиру вовремя. Однако чек почему-то аннулировали, но вы все это можете уладить, поговорив лично с человеком, вместо того чтобы посылать дело в суд. Персио очень ролен, он умирает. Через несколько месяцев вы так или иначе получите эту квартиру. Зачем же так спешить?

Розенкрантц покачал головой. Наконец-то он нашел, на ком выместить злобу.

— В это трудно поверить. Последние полчаса целая комната каких-то кретинов смешивала меня с грязью, теперь зажали в углу какая-то шлюшка и какой-то дилетант — бывший полицейский. Послушайте, частный детектив Мудроу! Да мне на вас просто наплевать. Вы не живете в этом доме. Вы даже не имеете права вести со мной этот разговор. Что касается юриста, присутствующего здесь, то, если, по ее мнению, администрация дома действовала не по правилам, то она может подать на нас в суд и обнаружить значительные возможности, которые существуют для того, чтобы защищать наши интересы и интересы наших клиентов. И еще одно, до того как мы с вами расстанемся. Луи Персио — преступник и гомик. Не моя вина в том, что он подставлял свой зад до тех пор, пока не заработал СПИД, Не моя в этом вина, но я вам вот что скажу: надеюсь, этот слизняк отсюда направится прямо в реанимацию госпиталя Элмхарст. Надеюсь, его положат там на раскладушку в предбаннике, как и всех прочих зараженных сволочей, которые ожидают лечения. Их там держат по пятнадцать — двадцать часов, пока они не сдохнут от пневмонии. Я надеюсь…

Мудроу знал, он не должен применять физическую силу, но был настолько ошарашен словами Розенкрантца, что, когда опомнился, глава управления недвижимостью лежал на полу коридора, зажимая нос рукой.

— Ты, сукин сын! — закричал Розенкрантц. — Ты же сядешь за это в тюрьму!

— Вот уж не думаю. — Голос был твердым и довольно громким. Он доносился из-за спины Мудроу и Бетти. Это был Порки Данлеп. Любопытный, как все полицейские, он последовал за ними в коридор. — Не думаю, что найдется хоть один полицейский в сто пятнадцатом участке, который бы арестовал человека, защищавшего себя. Кстати, мне кажется невежливым нападать на того, кто помогает жильцам. Ну, а что касается шлюшки, о которой вы только что упомянули, то она племянница Сильвии. Сильвия сказала мне, что Бетти ей как дочь, так что ваше поведение, Эл, ничем не оправданно. Я даже думаю, что если вы отсюда быстро не смотаетесь, то я надену на вас наручники.

Глава 14

Второе апреля

Шел сильный дождь, когда Моррис Беббит покинул свою квартиру в Инвуде, Северный Манхэттен, и сел в поезд метро, идущий в Куинс. Дорога ему предстояла довольно длинная. Ничто на свете не раздражало Морриса Беббита сильнее, чем апрельские ливни, и даже майские цветы не вызывали никаких эмоций. Вода была более сильным его врагом, чем красота. Водой тушили огонь, и по крайней мере большинство пожаров. Но огонь, который он любил, ничто не могло потушить. Ничто не могло потушить напалм. Он приставал к людям, как мягкий детский пластилин. Во Вьетнаме, когда его послали работать в зону военных действий, большой госпиталь около Бьен Хо А, он все узнал о напалме, перевязывая раны своих поджаренных дружков.

Это он сам придумал — поджаренные дружки. Если бы у него водились настоящие армейские кореши, им бы такое выражение понравилось. Но их у Морриса не было. У него не было никого, с кем бы он мог поговорить об огне, до тех пор пока не лопал в тюрьму, до тех пор пока его не упекли туда, откуда нельзя было выйти. Бедный Моррис! Вся жизнь в Миддлберге не подготовила его к армии, армия же не подготовила его к исправительному заведению Клинтон.

В армии главным было то, что его не пускали в бой. Вот этого он никак не мог понять. Они отправляли драться целые дивизии одуревших от страха парней, а он в госпитале выносил дерьмо. Если бы у них имелось хоть немного здравого смысла, они бы привязали к его спине огнемет, дали бы обойму самовоспламеняющихся гранат и отправили в часть, которая занималась туннельными крысами. Вот тогда бы он им отплатил, черт возьми!

Моррис мог бы зажечь миллион фитилей, но все равно оставался бы голодным и искал бы настоящего пламени. Во Вьетнаме он поджигал трущобы в Сайгоне, где дома сделаны из дерева и картона.

Потом он смотрел. Красное пламя превращало все в черный уголь, и эти картины запечатлелись у него в мозгу, как фотографии, как стоп-кадры фильма, когда останавливают пленку, чтобы рассмотреть детали: бегущая женщина; мужчина, который бьет себя по горящим брюкам (вот это было по-настоящему смешно); стонущие, плачущие или молчащие на улице дети. Моррис с этими картинками в голове шел в ближайший бордель (во время войны в Сайгоне их было сколько угодно) и проводил там ночь. Смешно, но он помнил все детали каждого пожара, а череда шлюх казалась ему всего лишь парадом чирикающих двуногих.