Брюхо стащили с корабля, а вонь никуда не девалась. Определенно пахло мочой!
Сняв с плеч сверток с оружием, Феспий и полез под настил. Внезапно он замер в неудобной позе с выгнутой луком спиной, что‑то пробормотал и вытащил корзину с моими сокровищами. Корзина, собственно, являлась плетеным коробом с ремнями и крышкой – так, чтобы можно было носить на спине; внизу лежал кедровый ящичек, дом бога, сверху – ларец с пятью сосудами и мелким серебром, подаренным Танутамон.
Феспий с брезгливым видом откинул крышку.
Ларец исчез! А вонь стала еще заметнее!
На мгновение я ощутил вкус смерти на своих губах. Я не мог вздохнуть, будто красные лапы Сетха стиснули горло; сердце мое билось испуганной птицей в клетке ребер, перед глазами плыл туман, и печень наполнилась ядом. Я был подобен еще не умершему, но уже погребенному; более того, я был живым и недвижимым, из которого делают мумию, ибо тело мое терзали ножи и крючки парасхитов.
Ларец исчез! А корзина и дом бога были обильно политы мочой!
– Мангабат! Мангабат!
Казалось, я закричал, но крик был жалким – не крик, а хрип и писк. Кормчий, однако, услышал.
– Ты звал, Ун-Амун?
Оцепенение прошло, и Сетх отпустил мое горло.
– Где ларец с серебром и золотом? – спросил я, поворачиваясь к Мангабату. – Где сокровища Амона, которые я вез из Фив? Где дар твоей госпожи и благородных женщин Таниса? И где шакал Харух, свершивший кражу? Больше того, святотатство! Обмочил он дом бога, опоганил его, и за это приговорит его Осирис к яме, полной скорпионов и гадюк! И будет он проклят на том свете, а на этом настигнет его гнев владыки Таниса! Его и тебя!
Мангабат побледнел, но длилось это недолго, и краски жизни тотчас вернулись на его лицо. Как у любого торговца из Джахи, ум у него был изворотливый.
– Я не сторож твоему ларцу, – промолвил он. – Ты его стережешь, и твой раб охранял его ночью. Что грозишь ты мне гневом владыки нашего? Что ты спрашиваешь с меня? Спроси своего человека и накажи за нерадение! Он ведь спал, а не стерег!
Кормчий был прав – по крайней мере, в этом. Феспий, понявший раньше меня, кто первый виновник, уже тащил Брюхо на палубу, а за ними валили корабельщики. Не так много здесь было людей, и весть уже всех облетела: Харух украл сокровища, надругался над Амоном и исчез.
Мангабат и я стояли у испоганенной корзины, Феспий держал раба за волосы. Мореходы плотной группой окружали нас; впереди – те, что охраняли ночью корабль. Вид у них был смущенный. Что до Брюха, то он дрожал и обливался потом.
– Корзину из‑под настила не достать, пока ты лежишь рядом ней. Тебя оттащили в сторону, – сказал я, глядя в посеревшее лицо раба. – И ты ничего не почувствовал, кушитская вошь?
Брюхо повалился мне в ноги:
– Прости, хозяин… я сын гиены, внук свиньи… я был пьян, хозяин… пиво, много пива…
– Откуда оно взялось, жабий помет?
– Харух принес… добрый Харух… угощал меня… говорил, пей, кушит, в Доре густое пиво, не вода, как там у вас в Та-Кем… Пей! Я выпил и заснул… Прости, мой господин!
Гребцы подтвердили: у Харуха были два кувшина с пивом. Конечно, он слышал нытье моего раба и понял, что тот променяет на пиво все милости Амона. И вечером Харух не был пьян, как другие мореходы; дождался, когда они заснут, напоил кушита и похитил сокровища. Пусть бы взял он серебро и золото, пусть! Но святотатство, свершенное им, было гораздо ужаснее. Кажется, лишь я один это понимал; остальные, и Мангабат, и Элисар с Мирканом, и гребцы, гомонившие вокруг, толковали об украденных сосудах, о хитром мерзавце Харухе, о гневе Несубанебджеда и больше ни о чем. Только Феспий молчал и хмурился.
Наконец кормчий произнес:
– Мой корабль полон товаров. Я продам их в Библе и возмещу твою потерю, Ун-Амун. Наверное, господин наш Несубанебджед не станет за это гневаться.
Я покачал головой. Ничего по-настоящему ценного на судне не было, ни тонкого полотна, ни свитков папируса, ни кож, ни бронзовых изделий. Самое дорогое – вино из Каэнкема, но не очень много этого вина. Весь груз, зерно и финики, вино и масло, стоил пятнадцать или двадцать дебенов серебра. К тому же все это принадлежало владыке Таниса. Кто знает, разгневается он или нет?
– Надо идти к Бедеру, князю Дора, – посоветовал Феспий. – В его гавани случилась кража, ему и отвечать. Пусть шлет людей на поиски, и быстро!
Придется идти, молча согласился я. А вслух сказал:
– Сначала – долг перед богом. Мне нужно очистить его обитель и помолиться. Пусть принесут воды.
С этими словами я поднял корзину и сошел с корабля.
– Что делать с твоим рабом? – крикнул вслед мне кормчий.
– Двадцать палок по заднице. Но бейте не до крови, он мне еще пригодится.
Я начал обмывать корзину и ящик в морских волнах и продолжил это занятие, когда принесли кувшины с пресной водой. Я молился и слушал вопли Брюха. Другой хозяин велел бы запороть его насмерть, но это стало бы смертью невинного. Почти невинного! Ведь Брюхо всего лишь раб, а настоящий хранитель дома Амона – я, недостойный. И в том, что случилось, моя вина! Я должен был спать рядом с сокровищем и охранять его, не поддаваясь соблазнам твердой земли и обильной трапезы! Я, и только я!
Ко мне подошел Мангабат:
– Что ты сделаешь, Ун-Амун?
– Пойду к Бедеру, владыке Дора, – отозвался я. – Жди меня здесь, и пусть один из твоих помощников, Миркан или Элисар, не спускает глаз с корзины.
– Как прикажешь. Я должен тебе повиноваться.
Я открыл ящик и убедился, что зловонная влага не попала на статую. Кормчий при виде бога встал на колени и прижался лбом к мокрой гальке. Хоть он был сыном Джахи, но перед Амоном благоговел.
– Бог не разгневается на нас, Ун-Амун? Не нашлет бурю, болезнь или иное бедствие?
– Кому ведомы пути божества? – отозвался я. – Пока мы плыли из Таниса в Дор, бог защищал нас, слал попутный ветер, избавил от разбойников… Но я не уберег его от поругания и теперь не ведаю, чего нам ждать.
Мангабат вцепился пятерней в бороду и дернул раз-другой.
– Прости нас, великий Амон! Но разве ты, могучий и грозный, не мог уничтожить пса Харуха? Поразить вора немощью от пупка до колена? Чтобы отсохло у него то, что делает мужчину мужчиной?
– Амону виднее, когда и как наказывать, – молвил я. – Возможно, вор сейчас лежит в пыли и корчится от боли, точно раздавленный червяк. Но к князю Дора я все равно пойду.
– Не знаю, стоит ли, – с сомнением произнес Мангабат. – Хоть прислал этот князь нам вино и мясо, а все же он разбойник, как и другие филистимцы. Чтоб печень его протухла, а коршун выклевал глаза! Жадный! Я возил ему дары от владыки Таниса, чтобы не грабили в море наши суда с товарами. Он ненасытен, как гиена!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});