— Я не хочу вниз, — возражает Уильям.
— Ступай, Уилл, — говорит Джек. — Все дети там. Тебе будет весело.
К нам подходит Леннон — очевидно, его послала мать.
— Привет, Уильям, — говорит он. — Помнишь меня?
— Да, — отвечает тот. — Ты Леннон. Как Джон Леннон.
— Правильно, старик. Хотя ты еще маловат, чтоб знать про Джона Леннона.
— Папа иногда водит меня на «Земляничные поля»[8].
— Круто.
— Я не люблю «Битлз».
— Может, ты просто не слышал их лучшие песни? Ты когда-нибудь слышал «Вообрази»? — Леннон подмигивает мне. Он старается изо всех сил. Добрый мальчик. — Потрясающая песня.
Леннон на удивление красивым голосом напевает: «Вообрази, что все люди…».
— «Вообрази» — это вовсе не песня «Битлз», — заявляет Уильям. — Джон Леннон написал ее один.
— Иди вниз с Ленноном, — говорю я. — Если тебе не понравится, можешь вернуться к нам.
Уильям закрывает глаза, поджимает губы и кивает. Он выходит вслед за Ленноном, и мы смотрим им вслед. Между ними разница всего в двенадцать лет, но они как два разных биологических вида. Леннон — очень рослый, выше шести футов. Если Бен похож на яйцо, то его сын — на гусеницу. У него огромные ступни, мягкие волосы густо смазаны гелем, руки похожи на крылья, и Леннон как будто настолько удивлен их размером, что не в силах контролировать свои неслаженные движения. Леннон, который намного старше моего пасынка, все еще кажется несформировавшимся, а крошечное тельце Уильяма обладает суровой законченностью, словно он всегда выглядел именно так и не собирается меняться до конца жизни.
Когда Уильям скрывается в загадочных недрах детской, Бен рассказывает о своем последнем деле, о слабоумном клиенте, о жертве, которая, по его мнению, случайно отхватила себе указательный палец, когда рубила мясо. Он излагает историю с обычным бесстрастием, как будто пересказывает отчет о скучном бейсбольном матче с участием безнадежно убогой команды. Интересно, отказывается ли Бен от своего лаконичного стиля в зале суда? Или же именно умеренность столь часто вынуждает судей оправдывать его подопечных?
— Бен, — зовет Элисон. — Нужно быстренько сбегать в магазин.
Он поправляет очки на яйцеобразном лице и рассеянно кивает, продолжая рассказывать нам о своей отважной попытке убедить судью в том, что никакого членовредительства не было.
— Бен!
Он оборачивается к ней.
— Ты забыл купить «Рисовое чудо», — с упреком восклицает Элисон.
— «Рисовое чудо»?
— Для детей, которые не едят мороженое.
— Не беспокойтесь из-за Уильяма, — говорит Джек. — Он обойдется тортом. Он уже привык.
— Не глупи, — восклицает Элисон. — Здесь не только у него проблемы с лактозой. Для детей, у которых аллергия на пшеницу, есть продукты с полбой, а для детей, у которых непереносимость лактозы, нужно рисовое молоко. Бен, ступай немедленно, если мы хотим разрезать торт в половине первого.
Бен идет к дверям. Оборачивая шею длинным фиолетовым шарфом, он спрашивает моего мужа:
— Хочешь присоединиться? Прогуляемся до магазина. Всего пара кварталов.
— Конечно, — отвечает Джек.
Я уже собираюсь последовать за ним, когда Элисон вскрикивает:
— Эмилия, познакомься с Лизбет. Ее дочь Фиона — ровесница Уильяма. Лизбет и ее партнер Анджела тоже живут на Аппер-Вест-Сайд.
Джек подмигивает мне и сматывается. Я неохотно подхожу знакомиться с женщиной, очень похожей на мою сестру, только младше. У Лизбет такие же седые кудряшки и серьезное, почти набожное выражение лица.
— Фиону записали в школу на Восемьдесят седьмой улице, — говорит Элисон.
— Мы надеемся, что нас включат в двуязычную программу, — заявляет Лизбет. — К восьмому классу дети полностью овладевают двумя языками. Вы уже записали Уильяма в подготовительный класс? Или… — Она замолкает и прикусывает губу, точно эти слова трудно произнести, не поморщившись. — Или он отправляется в частную школу?
— Это решать не нам, — отвечаю я. — Мать Уильяма в жизни не позволит отправить его в общеобразовательную школу.
— Просто ужас, — страдальчески произносит Элисон, словно ей очень жаль. — Уильям очень милый мальчик, но видно, что он вырос в тесном мирке. Когда ребенок живет исключительно в окружении людей своего происхождения и своей расы, трудно ожидать от него толерантности.
— Ради Бога, Элисон. Он ходит в сад на Девяносто второй улице, — говорю я. — В его группе есть дети разных национальностей. Расовое многообразие — это своего рода девиз детского сада.
— Общаться с богатыми людьми разных национальностей — еще не значит постичь многообразие.
— Там далеко не все богаты.
— Ты богата.
— Нет, — возражаю я. Хотя, конечно, мы богаты. И уж точно богаче многих людей в этом доме. Богаче, чем я думала.
Олатунджи Бабалалу, который прислушивается к разговору, разуверяет меня:
— Общеобразовательные школы бывают просто прекрасными. Я сам учился в общеобразовательной школе в Мбоси…
От ответа меня избавляют громкие шаги на лестнице, ведущей в подвал. Появляется Леннон, красный и потный.
— Эмилия! — кричит он. — Спуститесь, пожалуйста!
— Что случилось? Уильям в порядке? — Я бегу к дверям, едва не налетев на стол и чуть не сбив с ног женщину в ярко-зеленом сари.
Я прыгаю через две ступеньки за раз, Леннон торопится следом. Внизу, в подвале, который сестра превратила в игровую комнату — с круглыми подушками, уродливым ковром персикового цвета и древним магнитофоном (но, разумеется, без телевизора, видеоигр и всего остального, что способно повредить неиспорченный детский разум) — я вижу десятка полтора детей, столпившихся под плакатом с надписью FELIZ CUMPLEAÑOS, EMMA[9].
— Где он? — кричу я. — Где Уильям?
Моя племянница, которая мусолит кончик ярко-рыжей косички, указывает на кушетку.
— Он прячется под диваном.
Я хватаю кушетку за один конец и приподнимаю, полагая, что сдвинуть эту штуку мне удастся лишь нечеловеческим усилием, но штуковина оказывается такой легкой, что летит на середину комнаты, прямо к детям. Они вопят и бросаются врассыпную.
Уильям лежит на полу, свернувшись клубочком, накрыв голову руками. Я сразу понимаю, что случилось. Это очевидно. Запах просто ужасающий.
— О нет… Уильям, ты обкакался?
Он съеживается еще больше.
— Мы играли в салки, — встревает Леннон. Он стоит рядом со мной и пытается не дышать носом, отчего его голос звучит как во время простуды. — По-моему, он просто боится двигаться. Это случилось внезапно — только что с ним было все в порядке, а потом он… ну… сделал это.