Я тоже нервничала. Да вообще сидела как на иголках. Слава богу, на педсовете не было родителей большинства одноклассников, которые выступали накануне в чате. Присутствовали только матери Чепова, Рыжего, Садовникова, Шишмарева, ну и отец Исаева. И все они уже явно утратили вчерашний воинственный настрой. И эти матери, и мои одноклассники, их сыновья, сидели очень напряженные, если не сказать испуганные.
Только отец Исаева раскинулся вальяжно, вытянув одну руку вдоль соседнего кресла и закинув ногу на ногу. Как будто происходящее его не удручало как всех остальных, а даже забавляло. Время от времени он скользил по залу ленивым взглядом, пару раз обменялся улыбками с Вероникой Владленовной. И в целом казался просто скучающим.
Вот, видимо, в кого пошел Исаев-младший. Правда, сейчас он не выглядел пофигистом, как обычно. Может, он и не трусил, но сидел мрачный и серьезный.
Сначала двинула речь Эльза Георгиевна. Для разгону, наверное, расписала по пунктам все мелкие грешки Исаева и его компашки. Потом уже перешла к главной причине педсовета. Про тепличку упомянула лишь вскользь, мол, развели шалман на территории школы. Но заострять на этом внимание не стала.
– Неизвестно чем они занимались на складе, но очевидно, что ничем хорошим, – чеканила она. – И просто чудо, что позавчера там не случилось чудовищное преступление, за которое кое-кто отправился бы в колонию.
Шишмарев попробовал вякнуть, что никто не собирался… Но директриса стрельнула в него свирепым взглядом, и он тотчас заглох. Мать Шишмарева тут же ткнула его локтем.
Затем Эльза Георгиевна попросила меня рассказать, как всё обстояло, но по бо́льшей части говорила сама, только в конце каждой фразы спрашивала подтверждения: так? Я отвечала либо да, либо нет.
Врать, оговаривать или выгораживать Исаева я не стала. Сказала всё, как есть. И про то, что заманил. И про то, что отпустил.
После моих слов шум в зале начал постепенно нарастать, невзирая на строгие окрики директрисы. Присутствующие ерзали, оборачивались друг к другу. Перешептывания и тихие обсуждения слились в единый гул.
Потом слово взяла моя мама. Поднялась с кресла, развернулась к залу и заговорила. Расписала всё в красках – как вышла из здания начальной школы и отправилась в основной корпус по делам и встретила меня, расхристанную, рыдающую, в разорванной одежде. Видно было, что она на взводе, хоть и всеми силами крепилась. И, конечно, ее хлипкая выдержка треснула. Чем дольше она говорила, тем сильнее заводилась и повышала голос.
– Я боюсь дочь отпускать в школу из-за таких вот одноклассников! – кричала она с яростью, указывая пальцем на Исаева.
Под конец ее речи в зале уже шумели вовсю и почти не реагировали на призывы директрисы. А уж когда мать Чепова выкрикнула с места, что я сама не ангел, что веду себя далеко не так, как подобает приличной девушке, людей и вовсе прорвало. Собрание превратилось в какой-то базар. Чепова оскорбляла меня, мама с ней переругивалась через весь зал. Такой стыд!
– Все ребята в классе говорят, что ваша дочь сама бегала за Андреем и навязывалась. Хорошая бы девочка пошла бы разве на какой-то склад, где только мальчики собираются? А теперь строите из себя невинную жертву и других обвиняете! Вести себя надо прилично!
– Госпожа Чепова! – повысила голос Эльза Георгиевна, – покиньте зал! И вы, Наталия Федоровна, держите себя в руках.
Чепова никуда не ушла, но хотя бы наконец заткнулась, а остальные еще взбудоражено бурлили. Только когда поднялся Исаев, все стихли, чтобы послушать, что скажет главный виновный.
В отличие от моей мамы и директрисы он был очень краток.
– Да, всё так и было, как говорит Даша Стоянова. Я ее туда намеренно заманил. И убедил пацанов ее напугать. Я один виноват.
– Зачем? Что она тебе сделала, подонок?! – выкрикнула моя мама.
– Наталия Федоровна! – одернула ее директриса.
– Просто так, – пожал он плечами. – Хотел пошутить. Не подумал.
– Это ты вот так пошутил, значит? – процедила директриса. Она и сама испепеляла ненавистным взглядом Исаева не меньше, чем моя мать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Еще четверть часа она распиналась по поводу его морального облика, по остальным тоже прохаживалась, но не настолько подробно. И ни слова про исключение не сказала.
Неужели Ярик сумел свою непоколебимую мать убедить? Видимо, да. Потому что под конец она лишь сообщила, что дело Исаева передаст в полицию по делам несовершеннолетних, пусть этого «шутника» поставят на учет, ну и тут он отныне будет на особом, ее личном, контроле.
– Если ещё раз Исаев и все остальные, кто в этом участвовал, отличится хоть в чем-нибудь, можете сразу забирать документы и искать другую школу. И последнее, Исаев, не кажется ли тебе, что ты должен, как минимум, извиниться за свою шутку?
Я подняла глаза и напоролась на его взгляд, щемящий и пронзительный до дрожи. Я даже смутилась. Ни капли злости в нем не было. Наоборот. Казалось, он и правда очень-очень сожалеет. Но потом он отвел глаза, произнес ровно:
– Извини.
Мама осталась недовольна результатом. Она с самого начала ратовала за его немедленное исключение. И сейчас, когда собрание закончилось, задержала директрису.
Остальные тоже не спешили расходиться по домам. Отец Исаева отошел в сторонку с классной, матери парней беседовали своей кучкой, а я вышла из актового зала в коридор.
Ярик был все еще там, стоял у подоконника.
– Даш, – позвал он.
Я остановилась.
– Прости, пожалуйста, что я так сказал… ну про тепличку. Андрей очень плохо с тобой поступил, я всё понимаю. Но он мой друг. Я не хотел, чтобы его исключили.
– Да, ты говорил. Я и не виню тебя, – вымучила я улыбку.
На самом деле, мне было немного обидно, чего уж. Не то чтобы я жаждала крови в отместку, но возникло глупое, эгоистичное ощущение, что Ярик меня немножечко предал. Впрочем, я почти сразу поборола это ощущение и вполне искренне сказала:
– Ты – замечательный друг. Все бы такими были.
– Значит, все нормально? Ты на меня не злишься? – сразу обрадовался он.
– Нет.
– Слава богу. А то дома меня и так ждет аутодафе, – он полоснул ребром ладони по шее.
– Сочувствую.
Я усмехнулась и ободряюще похлопала его по плечу.
Ярик подался ко мне так, будто что-то хотел сказать на ухо, но тут из актового зала, откуда все еще доносился гул возбужденных голосов, вышел Исаев. Мазнул по нам нечитаемым взглядом и пошел дальше, к гардеробу.
– Андрей! – отойдя от меня, Ярик окликнул его.
– Чего тебе? – спросил Исаев недовольно, обернувшись.
Ярик оторвался от подоконника и сделал несколько шагов в его сторону.
– Ну что? Как там? Нормально всё?
– Всё просто чудесно и замечательно, – съерничал он. – Ты рад?
Меня покоробил его издевательский тон. Исаев и раньше с ним так разговаривал, да чуть ли ноги о него не вытирал. Но сейчас, после того, что Ярик для него сделал, такое обращение выглядело просто вопиющим. Свинство просто!
Я подошла и встала рядом с Яриком. Он на миг замялся, но затем снова обратился к Исаеву, сделав вид, что не заметил обидного тона:
– А как твоя мама?
Исаев потемнел лицом и шагнул к нему, причем с таким видом, будто сейчас ударит.
– А моя мама тебя не касается, ясно? – рявкнул он.
Ярик как-то сразу сник.
– Ну и скотина ты, Исаев, – поморщилась я. – Тебя сегодня не отчислили только потому, что Ярик вступился. Мог бы хоть спасибо сказать.
Он повернулся ко мне и посмотрел так, что, ей-богу, сделалось жутко. Если бы он мог сжечь взглядом – я бы уже задымилась.
– Ты-то куда лезешь? Дура… – сказал как плюнул и пошел себе дальше.
23.
Не знаю, почему так боялись этого педсовета и парни из класса, и родители в чате. Ведь на деле ровным счетом ничего не поменялось. Учителя во главе с директрисой погремели, повозмущались и… упокоились.
Права была мама: все угрозы Эльзы Георгиевны оказались пустыми словами. Для галочки. А никаких действенных мер никто не предпринял. То есть вообще никаких мер.