Если она там одна, то почему бы и не поговорить? Только я собралась выйти, как по звуку и по дрожанию двери поняла, что Черемисина пропихнула что-то в ручку. Скорее всего, швабру.
Я отодвинула защелку, но дверь кабинки не открывалась. Я толкнула посильнее – без толку.
– Можешь не ломиться. Лучше посиди подумай о том, что бывает со стукачами. Потому что если Исаева исключат, то тебе не жить, крыса.
– Дверь открой! Быстро!
– Вчера тебя не тронули только потому, что он за тебя вписался. А когда его не будет, а? Никто нас тогда не остановит. Так что молись, убогая!
– Дверь открой! – повторила я громче. – И скажи мне всё это в лицо.
– Ага, сейчас же. И не подумаю. Тебе тут самое место. Не переживай, я скажу в классе, что ты на толчке застряла. Диарея, все дела...
Черемисина ушла, я слышала, как хлопнула дверь уборной.
Ну какой идиотизм! Я принялась дергать за ручку, надеясь, что швабра, или что там она вставила, постепенно вывалится, но безрезультатно. Ярику, что ли, написать, чтобы вызволил, хотя, черт, так неудобно…
Тут снова кто-то заскочил в уборную. По голосам – две девчонки из другого класса.
– Девочки, – сгорая от стыда, позвала я их. – Откройте, пожалуйста, дверь.
Они прыснули, а затем и вовсе захохотали вслух. Но швабру убрали.
– Спасибо, – буркнула я.
Они продолжали хихикать.
Когда я уже выходила из уборной, до меня донеслось:
– Это же с ней порезвились в тепличке? Все говорят…
У меня ноги так и подкосились. Какая мерзость! Идиоты чертовы! Только вот что мне делать?
Мало того, что эти сволочи кричат на каждом углу, что я вешалась на их проклятого Исаева. Так теперь еще распускают слухи, что… я даже повторить эту гадость не могу.
Кое-как сдержав слезы и успокоившись, я вернулась в класс. Но стоило мне войти, как все, ну почти все, хором захохотали. Не смеялись только Ярик, Исаев и Рыжий.
– 11 «А»! А ну-ка тихо все! – прикрикнула Вероника Владленовна. – После урока будете веселиться, а сейчас замолчали!
Только все стихли, как Чепа ляпнул:
– Хацапетовка, с облегчением!
И снова хохот. Мне стало дурно. Щеки вспыхнули, как будто мне в лицо плеснули кипятком. Я еле удержалась, чтобы не выбежать вон из класса.
– Чепов! Еще одно слово – и пойдешь к директору! – разозлилась Вероника Владленовна. – С ума вы все сегодня посходили, что ли? То Черемисина выступает, то Чепов… Что такое с вами?
Остаток урока она так и воевала с классом за тишину и порядок, но угомонить их у неё не получилось. Раскрасневшаяся и злая она под конец объявила, что на ее уроках больше никто и никогда не выйдет.
– А если Стоянову снова прихватит? – спросила Черемисина. – Ещё устроит тут нам газовую атаку.
И опять класс взорвался смехом, некоторые аж по партам катались. Веронику Владленовну уже никто не слушал и не слышал сквозь всеобщий хохот. А потом Исаев поднялся из-за парты, направился к двери и вышел. Без спроса, конечно же. И все как-то сразу замолкли.
– Спишите с доски номера на дом, – скорбным голосом проговорила классная. – Я обязательно сообщу вашим родителям, какой цирк вы сегодня на уроке устроили.
* * *
Педсовет назначили на вечер. Мы с Яриком успели сходить домой и вернулись в школу за полчаса до начала.
– Я тебя тут подожду, – сказал Ярик, пристраиваясь к подоконнику возле актового зала, куда потихоньку уже стекались люди.
– Я не хочу туда, – призналась я ему. – В десятый раз все это мусолить…
– Ну, тебе придется, – с сожалением произнес он. – Ты – главный обвинитель.
Если с утра Ярик казался просто понурым, то сейчас на нем буквально лица не было.
Со стороны лестницы в коридор вывернула Вероника Владленовна и поцокала к залу. И тут же в другом конце коридора показались Исаев и какой-то мужчина.
– Отец Андрея, – пояснил Ярик.
Классная их тоже заметила и остановилась.
– Игорь Владимирович, – улыбаясь, протянул ей руку мужчина.
Я бы дала ему максимум лет тридцать пять, но, скорее всего, он просто очень хорошо за собой следил. Высокий, подтянутый, ухоженный. Одет вроде просто – в джинсы и пуловер, но даже мне было видно, что это дорогие, добротные вещи. И внешне он очень симпатичный. Исаев своей смазливой физиономией пошел явно в отца.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Веронике Владленовне Исаев-старший тоже понравился. Если честно, она дурочка какая-то. Совсем не умеет прятать эмоции. И вот сейчас она чуть ли не облизывалась, глядя на него. Я преувеличиваю, конечно, но так слащаво улыбаться и так откровенно заглядываться – это, что ли, нормально?
– Здравствуйте, давно хотела с вами познакомиться. А ваша мама где? – Она повернулась к Андрею.
– Ты заходи, – велел ему отец. – Я сейчас.
Исаев вразвалочку, сунув руки в карманы, прошествовал в зал.
– Можно вас задержать на минуту?
– Конечно, конечно, – пропела елейным голосом Вероника.
– Мама у нас на сохранении лежит. Поэтому прийти не смогла. Я вместо нее.
– О, так у вас скоро появится малыш? Поздравляю!
– В феврале должен. Ну, пока поздравлять рано, там сложно всё… постоянная угроза…
– Ой! Сочувствую! Но сейчас такая медицина!
– Да, но поговорить я хотел насчет Андрея. Как-то можно этот вопрос урегулировать? Без отчисления? Сами понимаете, его мама и так… В общем, нельзя ей нервничать. Любой стресс может навредить. А я в долгу не останусь.
– Я понимаю, – кивнула Вероника Владленовна. – Я буду ходатайствовать за него. Но от меня, по правде говоря, мало что зависит. Решать в конечном итоге все равно будет директор. А она настроена против него. Но со своей стороны, обещаю, я сделаю все, что в моих силах.
– Спасибо, – поблагодарил он. – С ней я уже пытался связаться. Она и слушать ничего не хочет. Может, вы что подскажете?
Вероника Владленовна покосилась на Ярика.
– Давайте отойдем в сторонку, – она подхватила Исаева-старшего под локоть и утянула от нас подальше.
Минут за пять до начала подошла моя мама. Кивнув Ярику, позвала меня зайти вместе с ней.
– Я сейчас. Эльзы Георгиевны все равно еще нет, – оттягивала я неприятный момент.
Мне и правда ужасно не хотелось во всем этом участвовать. Почему – я сама не могла ответить. Ведь Исаев сто раз виноват. Он – негодяй и подонок. Но, черт возьми, почему так противно ныло под ложечкой при мысли, что его отчислят? Идиотизм просто! И, уж будем честны, дело тут вовсе не в угрозах Черемисиной, и не в том, что его мать в больнице. А в чем – пойди пойми…
Только мама скрылась за двойными дверями актового зала, как наконец появилась и директриса. Степенно прошагала мимо нас, даже не взглянув на своего сына.
– И мне пора, – выдохнула я и соскользнула с подоконника.
– Эльза Георгиевна, – позвал её Ярик. Я с удивлением уставилась на него. – Можно вас на секунду?
– Если ты опять насчет Исаева, то я уже всё сказала. Его исключат. И не только за тот поступок. Но и за то, что развел тут притон.
– Тогда и меня исключайте, Эльза Георгиевна.
– Что? – нахмурившись, спросила она.
– Я тоже виноват в появлении… этого притона.
– Ты? – недоверчиво и даже с каким-то пренебрежением спросила она.
Ярик так сильно побледнел, что даже страшно стало, как бы он не потерял сознание. И тем не менее твердо повторил:
– Да. Тепличку организовали мы с Исаевым вместе прошлой весной. На пару. Это вообще моя была идея. Он всего лишь поддержал. И в классе все об этом знают. Если вы отчислите Исаева, то все будут говорить, что вы… несправедливы. Что у вас двойные стандарты. Что вы…
– Замолчи! – прошипела она, сверкнув глазами. Потом посмотрела на меня, как на нежелательного свидетеля и с раздражением бросила: – Тебе, по-моему, пора быть там.
Я быстренько заскочила в зал. Нашла глазами маму, уселась рядом, все еще не в себе от услышанного. Конечно, Ярик соврал! Это даже слышать смешно: он и тепличка – какой-то абсурд…
22.
Эльза Георгиевна появилась в актовом зале с десятиминутным опозданием. Видимо, разговор с Яриком затянулся. И, очевидно, вышел он непростым. Потому что на ней, обычно такой безучастной и хладнокровной, прямо-таки лица не было.