снова возился с лопатой. Волосы блестели под лучами солнца.
– Идиот несчастный! – Ирина швырнула бейсболку в траву. – Свинья…
Татьяна Сергеевна поежилась, но вмешиваться не решилась. Стала перебирать бумажные кульки с семенами, вслух тихонько читая самой же утром сделанные пометки:
– Свекла… петрушка… редька… кинза…
* * *
Он редко о чем-либо просил и потому все эти два с лишним часа чувствовал неловкость, то и дело на себя раздражался. Взял вот в выходной день отвлек человека своей просьбой, заставил колесить по городу, теперь торчать здесь, в гараже.
Неловкость и раздражение усиливали мелкие неприятности – то замок на воротах гаража заел, то лампочка в подвале перегорела (пришлось воспользоваться аварийным фонариком, который достал из своего бардачка Стахеев), то веревку, чтобы привязать к ведру, подходящую долго найти не мог… Юрий Андреевич нервничал, суетился, мысленно то и дело корил себя: «Надо заранее все подготовить было… заранее!»
Неловкость была острее и оттого, что просить о помощи пришлось Стахеева. После разговора в «Короне» это выглядело как намек на аванс за будущее согласие стать лицом казино. А соглашаться совсем не хотелось… Но так совпало – кроме Стахеева, людей не нашлось. Один знакомый уехал на выходные из города, у другого с зажиганием неполадки, третий гриппует. А без машины картошку на дачу доставить – никак. Нанимать же постороннего обойдется (Юрий Андреевич узнавал) в две сотни рублей.
Стахеев согласился без лишних слов, даже вроде как с энтузиазмом. И сейчас помогал вовсю. Юрий Андреевич в подвале нагребал картошку в ведро, а Дмитрий Павлович вытягивал на веревке, каждый раз с наигранным вроде, комсомольским задором приговаривал:
– Оп-па!
Наполнив мешки, два положили в багажник, а третий – на заднее сиденье стахеевских «жигулей». Юрий Андреевич закрыл обвисшие, трущие щебень перед входом в гараж ворота, замкнул. Поехали.
– А чего, ты говорил, у тебя с машиной-то? – раскуривая сигарету, спросил Дмитрий Павлович.
– Да с мотором… В октябре заклинило прямо посреди улицы, – стал Губин с неохотой рассказывать-вспоминать, – пришлось сюда на буксире тащить. Закатили и вот… пока не до нее.
– Тяжелый случай, – со своей всегдашней иронией покачал головой Стахеев. – У меня, кстати, моторист есть знакомый. Могу договориться. Он спец в этом деле. Для него в движке покопаться – жизнь просто.
– Спасибо… Буду иметь в виду… если что.
От гаража до дачи километров двадцать.
Дорога сперва идет по восточной окраине города, самой малопромышленной и живописной. Сразу за новостройками (им, правда, лет пятнадцать уже) – белыми блочными девятиэтажками – парк и река Самусь, а дальше, в сосновом бору, старые дачи, еще тех времен, когда участки давали именно для отдохновения.
Но чем круче дорога заворачивает на юг, тем скуднее и безрадостнее пейзаж. Справа, за замусоренным пустырем, виднеются серые громады цехов завода железобетонных изделий, необитаемым небоскребом возвышается элеватор, что-то инопланетное напоминают огромные бочки с лесенками на нефтебазе… А слева сосновый бор постепенно переходит в березняк и осинник, а потом, после моста через Самусь, начинается тоскливая полынно-ковыльная пустошь. Солнце здесь уже колючее, беспощадное, по-настоящему азиатское; правду, наверное, говорят, что это самый северный район, куда добралась желтотравая монгольская степь…
– Двадцать девятого решили открывать «Ватерлоо», – таким тоном, словно ответил на вопрос, произнес Стахеев. – Завтра рулеточные столы должны завезти. Пять штук, из Германии. А сейчас игровые автоматы устанавливают, дизели монтируют, чтоб с электричеством проблем не было.
И хотя Юрий Андреевич никак не отозвался, даже головой не качнул, как часто делал из вежливости, Стахеев с увлечением продолжал:
– Я посмотрел вчера, как отделали. Эрмитаж настоящий! Позолота, лепнина по стенам такая, на полу паркет шашечками… Первый этаж решили для автоматов отвести, для бильярда, а второй – для серьезного. Рулетка, покер, ресторан… Я сейчас, представляешь… – Дмитрий Павлович как-то смущенно хехекнул. – Книжку одну читаю. «Как выиграть в покер». Учусь. Может, миллионером стану.
Губин решил пошутить:
– Миллионерами нынче по телевизору становятся. В передаче этой самой… Парень ведет, в очках…
– А-а, «Кто хочет стать миллионером»? Да показуха, именно – телевизор. Надо, старик, по-серьезному… Достало, тебе скажу, в творческого интеллигента-бессребреничка играть.
Юрий Андреевич покосился на Стахеева, увидел серьезное, даже чуть озлобленное лицо; от той шутливости, что только что слышалась в голосе, от всегдашней слегка высокомерной добродушности и следа не осталось… Стахеев смотрел вперед, недобро щурясь, двигая побелевшими скулами.
Наверно, уловив взгляд, он начал необычно для себя медленно, раздумчиво объяснять – будто в первый раз читал трудную лекцию:
– Не принимаю я, понимаешь, сказочки этой… Вот Чехова любим, а он так нас показал… интеллигенцию то есть. Мы ведь, старик, если копнуть, лентяи просто, ничего не умеющие делать путного. Но мы умеем лень и неумение образом таким прикрывать… Лбы морщим, глобальными проблемами мучимся, спорим о судьбах цивилизации. Тоскуем очень красиво. А о чем лбы-то морщим? Гадаем, какая погода в Африке. Или мучимся… Хм! Один, что женщину сразу не закадрил, потому что ролью своей страдальческой слишком увлекся, другой – что полюбил сдуру одну из сотни своих закадренных, а любовь, это ведь проблема не глобальная, личная – от любви и свихнуться можно… И в итоге с радостью в палату номер шесть идут… идем. Хм, страдальцы!
Юрий Андреевич тоже усмехнулся, но усмехнулся озадаченно. Это только подстегнуло Стахеева говорить дальше и возбужденней:
– Да, старик, лень и бессилие! И маска исусиков. Как у этого, из фильма «Депутат Балтики». Помнишь? Все на стремяночке книги читал. И вот мы такие же… только в отличие от него делать ничего не хотим и не умеем…
– Ну, Дмитрий Палыч, – не сдержался Губин, – ты уж слишком.
– Не слишком, не слишком. Я про это все последние… лет десять думаю. Смотрю, сравниваю людей. И пришел я, старик, к выводу, что все мне и тебе подобные – ты уж извини – просто-напросто паразиты. – Стахеев резко крутнул руль, объезжая колдобину, но поздновато, и машину тряхнуло; он болезненно сморщился. – Прикрываемся маской ученых, хранителей великого языка, культуры, а на самом деле…
«С чего взбесился вдруг? – думал Юрий Андреевич, с надеждой глядя в лобовое стекло. – Скорей бы доехать…»
– Вот скажи мне, старик, кому нужны наши лекции? По большому счету, а? Честно только, Юр, без булды? – И Стахеев замолчал так выразительно, что отмолчаться Губину показалось невозможно.
Он сказал, в душе сознавая, что говорит не совсем честно:
– Нескольким с курса нужны. Необходимы.
– Зачем?
– Ну, как… – Стахеев задал явно глупый вопрос, и Юрия Андреевича это почему-то обрадовало. – Этак можно и вообще во всем засомневаться и все отрицать. И в итоге школы позакрывать, книги сжечь, встать на карачки. – Он сделал