своих холопей вольны, а и казнити вольны же есмя», — говорит Грозный в другом месте послания. По мнению В. О. Ключевского, именно в этом «простом заключении» заключается «вся философия самодержавия у царя Ивана»[183], которая стала новостью в русской литературе: «…Древняя Русь не знала такого взгляда, не соединяла с идеей самодержавия внутренних и политических отношений, считая самодержцем только властителя, независимого от внешней силы. Царь Иван обратил первый внимание на эту внутреннюю сторону верховной власти и глубоко проникся своим новым взглядом… Все его политические идеи сводятся к одному этому идеалу, к образу самодержавного царя, не управляемого ни „попами“, ни „рабами“»[184].
В. Е. Вальденберг, ссылаясь на С. Ф. Платонова, полагает, что Грозный отстаивал не право на личный произвол, а принцип единовластия. Тем не менее и он признаёт, что этот принцип у Ивана основан на полном политическом бесправии подданных: «По учению Ивана Грозного, действительно, никого нет в государстве, кроме рабов, потому что рабы означает на его языке людей, имеющих только обязанность повиновения и не имеющих никаких прав участия в верховной власти»[185].
Позднее Иван IV в весьма развязной, издевательской, если не сказать откровенно хамской, манере высказывал свои политические воззрения в посланиях к европейским венценосцам, презрительно подчёркивая монархическую неполноценность последних — ведь они не самодержцы, у них подданные участвуют в управлении государством! Сигизмунду II Польскому он писал: «Еси посаженной государь, а не вотчинной, как тебя захотели паны твои, так тебе в жалованье государство и дали». Другому польскому королю, Стефану Баторию, Грозный напомнил, что, в отличие от него, он «царь и великий князь всеа Русии… по Божию изволенью, а не по многомятежному человечества хотению». Поскольку при заключении перемирия между Россией и Швецией его прочность со шведской стороны гарантировал не только король, но и, от имени сословий, архиепископ Упсалы, Иван саркастически заметил Юхану III, что шведский король «кабы староста у волости». Ну и знаменитая отповедь Елизавете I Английской: «…мы чаяли того, что ты на своем государстве государыня и сама владеешь… ажно у тебя мимо тебя люди владеют, не токмо люди, но и мужики торговые [т. е. купцы, заседающие в палате общин парламента]… А ты пребываешь в своем девическом чину, как есть пошлая девица». При этом дома русский самодержец публично подчёркивал свои иноземные («варяжские») корни: «…сам я немецкого происхождения и саксонской крови».
Тот новый взгляд на самодержавие, который Ключевский находит у Грозного, собственно, уже присущ государственной практике его отца и деда. Просто они, в отличие от искушённого «во словесной премудрости» потомка, не имели склонности к литературным занятиям или досуга для них. Письмо Курбского царю с обвинениями, что он «сильных во Израиле истребил», спровоцировало публицистическую активность монарха, но сами представления Ивана Васильевича о сути его власти, скорее всего, сложились гораздо раньше, что опять-таки хорошо видно по его поступкам до кризиса 1547 г.
Возможно, имели место и литературные влияния — по крайней мере, можно сказать, что новый взгляд Грозного всё же имел предшественников-современников. Так, к середине XVI в. относят сочинения апологета неограниченной монархии и ненавистника боярского правления Ивана Пересветова. Царь, по его мнению, должен всё решать сам, ему надо быть «самоупрямливу и мудру без воспрашиванья… Царева бо есть мудрость еже мыслити о воинстве и о управе своим рассмотрением… Ащели начнёт о воинстве и о управе с вельможи своими думати… то будет пред ними во всей мысли своей покорен». Идеалом государственного устройства у Пересветова представлена Османская империя: «Чтобы к той вере християнской да правда турецкая, ино бы с ними ангели беседовали». Он рекомендуют жёсткие меры борьбы для установления «правды» в государстве: «…не мощно царю царства без грозы держати». Тем не менее Грозный в своей политической философии всё равно остаётся новатором, таких отточенных формулировок у Пересветова нет. Кроме того, между ними имеется и принципиальное различие: Пересветов призывал самодержавие, в противовес боярству, сделать своей опорой средние и низшие слои служилых людей, а «у Ивана Грозного нельзя подметить никаких демократических стремлений, никаких намёков на народный характер царской власти. Она не опирается у него ни на какие-нибудь отдельные общественные группы, ни на всё общество в его целом. Имея свое основание за пределами народной жизни, царская власть как бы не нуждается ни в какой общественной поддержке»[186].
Как тонко заметил А. К. Толстой, Иван «действительно хотел равенства, но того равенства, которое является между колосьями поля, потоптанного конницею или побитого градом. Он хотел стоять над порабощённой землёю один, аки дуб во чистом поле».
Многое о мировоззрении Грозного говорит организация опричной верхушки по образцу монашеского ордена во главе с «игуменом»-монархом. «По-видимому, в устройстве общежитийного монастыря, в котором никто из монахов не имел своего имущества, где все жили по единым правилам, определявшим весь распорядок жизни днём и ночью, подчиняясь воле единого главы — настоятеля, царь усматривал нечто вроде идеальной модели организации общества. Следуя ей, монахи становились послушными, дисциплинированными исполнителями воли вышестоящего. В перенесении многих черт этой модели в распорядок жизни своего окружения царь видел наиболее верный путь к тому, как превратить собственных приближённых в покорных дисциплинированных исполнителей своей воли»[187].
Но как ни важны политические идеи Ивана IV, гораздо важнее для понимания причин и методов опричнины особенности темперамента и психологии первого русского царя. Его очевидная склонность к актёрству, несомненно, сказалась на театрализованном антураже «странного учреждения» — все эти чёрные одежды, мётлы, пёсьи головы и т. д. О царской повышенной возбудимости, гневливости, подозрительности, склонности к скорой, жестокой и изощрённой расправе свидетельствуют многие источники, прежде всего — собственные тексты «мучителя в жизни и в своих писаниях»[188]. Их внимательное чтение вызывает у разных исследователей сходные выводы. «Иван… был самый раздражённый москвич того времени. В сочинениях, написанных под диктовку страсти и раздражения, он больше заражает, чем убеждает… это не вдохновение, а горячка головы, нервическая прыть»[189]. «В живом воображении царя Ивана всё отражалось в уродливо-преувеличенном виде»[190]. «…В начале 60-х гг. XVI в. царь Иван превратился в человека, впадавшего в глубокий гнев и раздражение при столкновении с каким-либо противодействием своим планам и испытывавшего глубокую потребность в „уничтожении“ оппонента с помощью средств духовного воздействия, в особенности, если он по каким-то причинам оказывался за пределами воздействия физического…
Всякое… противодействие, проявляющееся в словах или поступках, он воспринимает как измену, а изменники заслуживают самых суровых наказаний»[191].
Но Грозный, к несчастью, имел возможность обнаруживать эти свойства не только на бумаге, но и в непосредственных отношениях со своими подданными, обильно уничтожая их при малейшем подозрении