везет ему одеяло. Я никогда не видел дона Хуана растерянным; меня огорчило, что он так взволнован, что даже не знает, как поступить. Мне показалось, что он не хотел моей встречи с этой девушкой. Я предложил ему спрятать меня, но в его доме не было ни одного укромного места. Поэтому он уложил меня на пол и укрыл соломенной циновкой. Я услышал, как подъехала машина, затем через щелку в циновке увидел девушку, стоявшую в дверях. Она была высокой, стройной и очень молодой. Мне она показалась очень красивой. Дон Хуан что-то говорил ей тихим интимным голосом. Затем он повернулся и показал на меня.
– Карлос прячется под циновкой, – сказал он девушке громко и отчетливо. – Поздоровайся с ним.
Девушка помахала мне рукой и поздоровалась с дружелюбной улыбкой. Я чувствовал себя очень глупо и сердился на дона Хуана за то, что он поставил меня в такое затруднительное положение. Мне казалось очевидным, что таким образом он избавляется от своей нервозности или, того хуже, красуется передо мной.
Когда девушка уехала, я сердито потребовал объяснений. Он ласково сказал, что был вынужден так поступить, потому что мои ноги торчали наружу, и он не знал, что тут еще можно предпринять. Когда я услышал это, его маневр стал мне ясен. Он просто показывал мне свою молодую подружку. Я никак не мог высовывать ноги, так как они у меня были поджаты. Я понимающе рассмеялся, и дон Хуан вынужден был объяснить, что он любит женщин, а особенно – эту девушку.
Я никогда не забывал об этом инциденте. Дон Хуан ни разу не обсуждал его. Когда бы я ни поднимал этот вопрос, он всегда меня останавливал. Я чуть ли не навязчиво думал об этой молодой девушке. Я надеялся, что когда-нибудь она разыщет меня, прочитав мои книги.
Ла Горда разволновалась. Пока я говорил, она ходила по комнате взад-вперед чуть не плача. Я воображал всякого рода сложные сети взаимоотношений, которые оказались здесь затронутыми. Я думал, что Ла Горда – собственница и реагирует, как всякая женщина, когда ей угрожает другая.
– Ты ревнуешь, Горда? – спросил я.
– Не будь дураком, – сказала она сердито. – Я бесформенный воин. Во мне не осталось ни зависти, ни ревности.
Я спросил о том, правду ли говорили Хенарос, будто Ла Горда была женщиной Нагваля. Ее ответ был едва слышен.
– Я думаю, что была, – сказала она с затуманенным взглядом и села на кровать. – У меня такое ощущение, что я была ею, хотя я и не знаю, как это могло случиться. В этой жизни Нагваль Хуан Матус был для меня тем же, чем и для тебя. Он не был мужчиной. Он был Нагвалем. У него не было интереса к сексу.
Я заверил ее, что сам слышал, как дон Хуан выражал свою привязанность к этой девушке.
– Он говорил тебе, что у него с ней интимные отношения?
– Нет, так он не говорил, но это явствовало из того, как он говорил, – сказал я.
– Тебе бы хотелось, чтобы Нагваль походил на тебя, не так ли? – спросила она с издевкой. – Нагваль был безупречным воином.
Я считал, что прав, и не видел необходимости пересматривать свое мнение. Просто чтобы поддеть Ла Горду, я сказал, что, может быть, та девушка была ученицей Нагваля, а не любовницей.
Последовала длинная пауза. То, что я сам сказал, оказало на меня беспокоящее воздействие. До сих пор я никогда не думал о такой вероятности. Я был зашорен своим предвзятым мнением, не оставив себе никакой возможности для его переоценки.
Ла Горда попросила меня описать эту молодую женщину. Я не мог этого сделать. В самом деле, я не присматривался к ней. Я был слишком сердит и раздражен, чтобы разглядывать детали. Она же, казалось, почувствовала неловкость ситуации и поспешила покинуть дом.
Ла Горда сказала, что она, безо всяких на то логических оснований, чувствует, что эта молодая женщина была ключевой фигурой в жизни Нагваля. Ее заявление привело нас к разговору о друзьях дона Хуана. Мы долго пытались собрать по крупицам сведения о людях, связанных с ним. Я рассказал ей о нескольких случаях, когда дон Хуан приглашал меня участвовать в пейотной церемонии. Я описал всех присутствовавших там, кого помнил. Она никого не узнала. Тогда я сообразил, что знаю, может быть, больше людей, связанных с доном Хуаном, чем она. Однако что-то из сказанного мной вызвало у нее воспоминание о том времени, когда она видела, как молодая женщина подвозила Нагваля и Хенаро в небольшом белом автомобиле. Женщина высадила их обоих у дверей дома Ла Горды и пристально посмотрела на нее перед тем, как уехать. Ла Горда подумала тогда, что молодая женщина просто подбросила Нагваля и Хенаро по их просьбе. Потом я вспомнил, что, выбравшись из-под циновки в доме дона Хуана, успел разглядеть белый «фольксваген», уезжающий прочь.
Я упомянул также о случае с участием еще одного друга дона Хуана – человека, давшего мне несколько растений пейота на городском базаре в Северной Мексике. Он тоже годами занимал мое воображение. Звали этого человека Висенте. Услышав это имя, Ла Горда отреагировала так, как будто был задет ее нерв. Ее голос изменился. Она попросила повторить имя и описать этого человека. И опять я не мог дать никакого описания. Я видел этого человека только однажды, в течение нескольких минут, десять лет назад.
* * *
Мы с Ла Гордой прошли через периоды злости, но злились мы не друг на друга, а на то, что держало нас закрытыми.
Последний инцидент, связанный со вполне законченным воспоминанием, произошел однажды, когда я простудился и оставался в постели с легким насморком и лихорадкой. Мысли бесцельно мелькали в моей голове. Весь день у меня в голове вертелась мелодия одной мексиканской песни. В какой-то момент мне почудилось, что кто-то играет эту мелодию на гитаре. Я пожаловался на ее монотонность, а тот, кто играл и кому я жаловался, толкнул меня гитарой в живот. Я вскочил, уклоняясь, и, стукнувшись головой о стену, проснулся. Это было живым сном, только мотив все еще преследовал меня. Я не мог забыть звука гитары, он продолжал звучать у меня в ушах. Я пребывал в полусонном состоянии, прислушиваясь к музыке. Казалось, я входил в состояние сновидения – полная и продолжительная сцена сновидения появилась перед моими глазами, и в этой сцене рядом со мной сидела молодая женщина. Я мог различить каждую деталь ее внешности. Я не знал, кто она, но то, что я ее вижу, потрясло меня. В один момент я полностью проснулся. Беспокойство, которое вызвало у меня это лицо, было