Я отказываюсь, поднимаясь с лавки. Лена обнимает меня еще раз, поддерживая:
— Звони мне в любое время. Я на твоей стороне.
— Почему, Лена? Кто я тебе?
Женщина молчит, глядя куда-то за мое плечо, и я не тороплю ее с ответом, чувствуя, что она хочет сказать что-то важное, важное для меня.
— Потому что я тоже смотрела в глаза безумству и знаю, каково это. В нас больше общего, чем тебе кажется.
Я думаю о ней всю дорогу до Ваниного дома. В голове крутятся сотни мыслей, возникших после сказанной ею фразой. Лежала ли она в больнице? Слышит голоса, как и я? Гадать можно до бесконечности, и я решаю, что нужна еще одна встреча, чтобы расспросить обо всем. Вот только захочет ли она поделиться?
Возле подъезда мы сталкиваемся с Кириллом.
— О, соседка, привет! Место встречи измениться нельзя, да?
— Привет, — я поражаюсь его нежеланию замечать, что общаться с ним меня не тянет. Пытаюсь протиснуться мимо, но не выходит. Ситуация начинает раздражать.
— Погоди, куда бежишь, — Кирилл улыбается, точно идиот, пряча глаза за солнцезащитными очками. — Я к тебе со всей душой, а ты даже поговорить не хочешь.
— Кирилл, ты пьяный, что ли? — изумляюсь я, и улыбка его становится еще ярче:
— Да где уж пьяный, так, пивка махнул. В такую жару холодненькое — самое то.
Я закатываю глаза, не зная, как быстрее отделаться от него.
— Послушай, — но договорить мне не удается: на плечо опускается тяжелая мужская ладонь, и знакомый запах парфюма заставляет сердце волноваться.
— Проблемы? — Иван нависает надо мной грозной скалой. Тень его стирает с лица Кирилла свет, и я вижу, как блекнет улыбка соседа.
— Все в порядке, — спешу я вмешаться, — я домой иду, ты со мной?
Мужчины молчат, смиряя друг друга взглядами. Ивану явно не нравится стоящий перед нами человек, — это читается в его позе, слышится в голосе.
— Ладно, еще увидимся, — Кирилл нехотя отступает, пропуская нас в подъезд первыми. Ваня не убирает руку до тех пор, пока не оказываемся в квартире, а после интересуется хмуро:
— И часто он так к тебе подкатывает?
Я улыбаюсь, прижимаясь к нему, и заглядываю в глаза:
— Доронин, ревнуешь?
— Аня, — он серьезен, но я продолжаю водить руками под тонкой футболкой, ощущая рельеф накаченного живота и собственное возбуждение. — Я не шучу.
— Я тоже, — пуговица на джинсах поддается легко, и я не встречаю сопротивления с его стороны. — Нечего ему тереться возле тебя.
Я соглашаюсь, опускаясь перед ним на колени, а Ваня теряет способность говорить внятно.
Вечерний ветер залетает в окно, раздувая занавески, когда мы добираемся до дивана. Ваня подталкивает меня на него, и падает сверху, после чего мебель с жалобным скрипом разваливается, а мы оказываемся на полу.
— Кажется, он не выдержал накала страстей, — шепчу Доронину, хохоча до слез.
— Завтра поедем за новым. Да и вообще, не мешало бы здесь сделать ремонт. Поможешь?
— Ура! — я хлопаю в ладоши, мысленно рисуя новое уютно гнездышко только для нас двоих. — Конечно.
— Все, не отвлекаемся, — Ваня стягивает одеяло на пол и накрывает нас с головой, находя мои губы своим ртом. Все, о чем мы беседовали сегодня с Леной, все сомнения растворяются под его напором, оставляя на душе лишь легкость.
Темнота, заглядывавшая мне в лицо, наконец, отступает.
Глава 17
Даже неудобная поза, в которой проходит сегодняшняя ночь, не портит с утра настроение. Я просыпаюсь тесно прижатой к Ване; правая рука, оказавшаяся под его шеей, немеет.
Я стараюсь незаметно вытянуть ее, не разбудив мужчину, и это почти удается. Доронин переворачивается, стягивая с меня одеяло. Я разминаю кисть, ощущая неприятное покалывание в пальцах, до тех пор, пока не восстановится нормальное кровообращение.
Хочется растянуть это утро как можно дольше; сегодня суббота, и Ивану не нужно на службу, поэтому я встаю и тихонько задергиваю шторы, а потом укладываюсь обратно к нему.
Мужчина лежит спиной ко мне, и я окидываю широкие плечи, а потом провожу ладонью по ним, скользя вниз по спине, ниже двух ямочек на пояснице.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мы спим без одежды, будто Ваня задался целью приручить меня к наготе, и сейчас, прижимаясь к нему, я понимаю, насколько приятно касаться не только руками, а ощущать нежность кожи всем телом.
— Сколько время? — мои прикосновения не остаются незамеченными: он сонно моргает, пытаясь сфокусировать на мне взгляд, но я тихо шепчу:
— Спи, еще рано.
И я засыпаю вслед за ним с улыбкой на губах.
Мне хочется, чтобы день прошел как в кино: идеальным, размеренным. Я стараюсь угодить Ване, но тут же одергиваю себя, прокручивая фразу про Богов, требующих жертв и подношений.
Однако картинка выходит не такой, как в моих мечтах.
Я вижу, насколько Иван привычен к семейной жизни, и оттого ощущаю себя заменителем жены.
Мне трудно облачить блуждающие мысли в точные фразы, но наблюдая за тем, как мы делим мелкие домашние обязанности, вдвоем накрываем стол, как Ваня пытается починить диван, пока я мою посуду, легко представить, будто кто-то невидимый убирает с доски одну пешку, заменяя другой, а для короля ничего не меняется.
Это тревожит. Я улыбаюсь, встречаясь с ним взглядом. Доронин расслаблен, но я — натянутая струна.
Кусаю губы, пока он не видит, и пытаюсь не заплакать. Украденное счастье жжет щеки и заставляет сердце тревожно биться.
— Что с тобой? — когда в очередной раз ложка падает из моих рук на пол, Доронин подходит ближе, заглядывая в глаза.
— Все в порядке, — я пытаюсь изобразить хорошее настроение, но выходит неубедительно. Понимаю это и злюсь на себя.
— Аня, не ври мне, — то ли просит, то ли приказывает Иван, и я не выдерживаю:
— Где Яна?
Он замолкает, не сводя с меня глаз. Я жду ответа, крутя в пальцах ложку, и борясь с тем, чтобы не втянуть голову в плечи, сжаться, став совсем невидимой.
— Мы поругались. Она уехала.
— Что будет потом? Когда Яна вернется?
Я боюсь услышать такое банальное «какая разница, что потом, главное, что нам хорошо сейчас». Хочется зажать себе уши, а ему — рот, не давая словам — змеям выползти и ужалить. «Лучше солги, — молю мысленно, — только не убивай».
— Я не знаю, — голос его срывается: я чувствую, как сказанная фраза острыми краями царапает ему горло, пробираясь на выход.
Слова тоже умеют ранить. В нашем случае — больно обоим.
Я не заикаюсь о своих чувствах; не жду ответа и от Вани. Он отходит, открывает окно, достает сигареты. Курит, стоя ко мне спиной. Я чувствую, как тишина между нами увеличивает пропасть. Мы и раньше были чужими, а сейчас — отдаляемся со скоростью света, разлетаемся по разным концам Вселенной.
Нужно сделать шаг — ему или мне, пока еще совсем не поздно. Понимаю, что первой быть мне, но Доронин опережает:
— Аня, не спрашивай, что дальше. У меня нет ответа — ни хорошего, ни плохого. Я не могу тебе врать или обнадеживать. Пользоваться — тем более. Я не раз вел себя в жизни, как последняя скотина, но не хочу быть для тебя мерзавцем, воспользовавшимся положением, отсутствием жены и твоей доверчивостью.
Я подхожу, утыкаясь носом ему в спину, сдерживая слезы.
— Тебе хорошо со мной? — шепчу, чтобы не выдать дрожащим голосом свои переживания, но скрыть ничего не удается. Полицейский разворачивается и прижимает меня к себе так крепко, будто теперь я для него — спасательный круг.
— Хорошо.
«А как же Яна?»
«То есть для нее мерзавцем он быть согласен?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
«Кто разберет этих мужиков!»
Шептунам не удается остаться в стороне; они задают те вопросы, которые я не говорю вслух. Сегодня им нет места в нашем диалоге.
Мы замираем в объятиях на семь минут, и я понимаю, что до этого так близко мы еще не были. Не физически, нет, — душою.