— А теперь о деле, — произносит она, дожидаясь, когда я допью. Я отодвигаю от себя пустую чашку, не помня, каков на вкус чай. — Иван принес мне материалы расследования, и эта бабочка имеет к ним прямое отношение. А теперь я очень хочу услышать, что ты знаешь о ней.
Я верчу в руках бумажную салфетку, решая, стоит ли рассказывать, но сомневаюсь недолго. Раз уж Иван поделился с ней, а после и меня отправил, то смысла умножать загадки никакого.
— Я нашла у себя дома коробку. Открыла — и из нее вылетели бабочки, штук двадцать, не меньше. Последняя, мертвая, на дне коробки, — как раз та самая, что и на рисунке, Морфо Дидиус.
— Что тебя испугало, Аня?
— То, что у этой бабочки расцветка крыльев напоминает глаза Ивана.
Еще минут десять Лена допрашивает меня не хуже следователя, задавая вопросы один за другим. Понемногу я расслабляюсь, очень надеясь, что она не начнет снова вести себя неадекватно.
— Вы собирались подсунуть мне книгу?
— Да, — кивает она, — но вышло все гораздо лучше, чем я планировала. Прости, что напугала тебя, но так было нужно.
Я отворачиваюсь, не желая отвечать на ее слова.
— Аня, давай прогуляемся. Я думаю, на сегодня наше с тобой занятие окончено, ты должна отойти и понять меня.
— Вы уверены, что я это сделаю? — вскидываю бровь и вижу, как к Елене возвращается привычное улыбчивое выражение.
— Нам с тобой еще долго работать вместе. Все это — ради дела, и ты прекрасно это понимаешь. Разве тебе не хочется узнать, кто убил твою подругу, Лилю?
Я ощущаю, как невыносимая тоска снова просыпается в груди. Сколько я не отодвигаю от себя мысли, связанные со смертью Солнце, легче не становится, — от смерти не убежать.
Мы выходим на улицу.
Солнечный свет слепит, и после прохлады подъезда я ощущаю, что стало еще жарче. Мы медленно двигаемся дворами без конечной точки маршрута.
— Ты виделась с родителями?
— Да, — я вспоминаю, что обещала позвонить маме, но так этого и не сделала. Мысль о необходимости еще одного разговора с ней и с отцом вызывает какое-то безысходное ощущение: и вроде бы мы помирились, но обида еще не забыта, и делать вид, будто ничего не было, проблематично.
— Как прошла первая встреча?
— Намного лучше, чем я ожидала. Мама начала ходить в церковь, осознала, что поступила со мной плохо, и теперь у нее есть шанс замолить свои грехи.
Лена ловит ироничные нотки в моем голосе.
— Ты не готова так быстро простить, да? Это нормально. Вам нужно заново знакомиться друг с другом, но, Аня, ты должна смириться не только с тем, что они оступились. Важно понять, что родители — тоже люди, и они могут быть слабыми, неправыми. Мир далек от идеала.
— Слова, слова, опять слова, — я останавливаюсь, чтобы видеть ее лицо. — Советы давать всегда легко, я и сама могу этим заниматься.
— Можешь, — не спорит Лена. — Тут ты права, я всего лишь советчик. Но иногда некоторые мысли должны стать озвученными, чтобы, услышав их от другого, подумать — а ведь действительно, все так и есть. И я это знала, прекрасно знала, только почему не понимала?
Я отворачиваюсь и продолжаю идти. Скорость не прибавляю — даю понять женщине, что, несмотря на возмущения, я с ней согласна и никуда не убегаю.
— Когда станет легче? Я будто бреду в тумане, по колено в воде. Сделаешь шаг в сторону — увязнешь. Остановишься на месте — замерзнешь и погибнешь. Нет уверенности ни в чем: ни в том, что тебя окружает, ни, тем паче, в себе.
— И это нормально, Аня. Мир вокруг тебя меняется, возможно, слишком быстро, что ты не успеваешь за этими переменами. Но ты ведь и сама рада обманываться, так?
Я бросаю на нее взгляд, не понимая, к чему она клонит.
— Иван. Ваня. В него сложно не влюбиться, правда? Красивый, мужественный. Рядом, даже заботиться о тебе в меру собственных возможностей. Ну и что, что у него жена, правильно?
— Они постоянно ссорятся, — сквозь зубы цежу я.
— Все ссорятся, каждая семья. Мама с папой ругались, когда ты была маленькой? Хоть и прятали от тебя, но ты все равно все слышала. И не развелись, столько лет уже вместе. Тридцать?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Двадцать девять, — продолжать тему совершенно не хочется, и я всерьез размышляю, не сбежать ли мне, оставив Лену одну — всего лишь за пару минут я думала иначе, а теперь не знаю, как прекратить разговор на эту тему. Ну почему я послушалась Ваню и пошла к ней?
— Может, он испытывает к тебе серьезные чувства, и у вас действительно что-то получится. Семья, дети, совместный досуг. А если это — просто страсть? Он перегорит и вернется, Яна поскандалит, но простит. А ты? Ты что будешь делать, когда останешься одна?
И тут я не выдерживаю. Лена снова бьет по больному, озвучивая те страхи, о которых я не позволяю себе думать. Снова остаться одной, стать никому не нужной. Нет, не так. Стать ненужной ему.
— А знаешь, почему ты плачешь? Потому что это живет внутри тебя, живет и ест. Или будь готовой довольствоваться тем, что есть именно сейчас каждой минутой, проведенной рядом, и быть благодарной за то, что есть, а не за то, что будет. Или уйди сейчас и разорви все, пока не поздно. Я боюсь за тебя, Анечка. Доронину дано не только воскресить тебя, он может и сломать. Насовсем.
Она прижимает меня к себе, увлекая на лавку, и гладит по спине, а я цепляюсь за нее, как за родную маму, и плачу, рыдаю, орошая слезами, уже не в состоянии нормально дышать.
— Как же мне быть дальше, Лена, как?
Но она лишь утешает меня до тех пор, пока в глазах не остается влаги. Соленые дорожки высыхают на лице, и я почти перестаю всхлипывать, ощущая себя полой, пустой.
— Тише, Аня, тише.
— Почему любить всегда больно? — шепчу я, укладывая голову к ней на колени, не смущаясь того, что мы сидим на скамейке напротив шумного торгового центра. Чужие взгляды, скользящие по нам, не приносят беспокойства. Мне все равно.
— Не всегда, моя хорошая, не всегда. Но некоторые упорно ищут страданий, ощущая себя живыми только тогда, когда им больно.
— Видимо, боль мне к лицу, — говорю я и замираю. Прохладные пальцы касаются волос, успокаивая, и я испытываю благодарность к этой непонятной и малознакомой женщине, к которой попеременно то хочется прижать в доверительной беседе, то сбежать после очередного врачевания души.
— Это не так. Знаешь, я говорила с Ваней по поводу тебя, ругала его. Не из-за того, что у него семья, — не мое дело, кто с кем спит. Я боюсь за твое состояние.
— А что он? — я приподнимаюсь, пытаясь заглянуть ей в глаза.
— Ответил в своем духе. «Это не твое дело».
Я усмехаюсь, ничуть не сомневаясь, что все было именно так.
— А как ты относишься к тому… ну, Ваня женат, а я — его любовница?
Лена помогает мне принять вертикальное положение, и грустно улыбается:
— Кто я такая, чтобы судить других людей? Хочется сказать, что раз гуляет, то козел, а ты — та еще стерва, но все это только в теории. Слышала фразу: «одна смерть — это трагедия, а тысяча — статистика»? Когда не касаешься частного случая, можно судить по клише, но узнав историю лучше, почти всегда можно оправдать или осудить любого участника любовного треугольника. Я тоже любила женатого, и мне было все равно, осудят ли меня другие или поймут.
— Я не знаю, что мне делать, Лена, — я жмурюсь, представляя свою жизнь без Вани, но вижу только пугающую темноту. Вот что будет со мной, если я останусь одна?..
— Я бы хотела сказать «слушай сердце», а еще лучше, что не надо было подпускать Доронина так близко, только что это изменит? Просто береги себя, Аня, и попробуй сосредоточиться на деле, ради которого ты здесь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я молчу, опустошенная беседой, не желая дальше думать о своих чувствах.
— Ты веришь, что мы сможем поймать убийцу?
— Верю. И своим ощущениям, и положительной статистике.
— Думаешь, маньяк хочет быть пойманным?
— Он хочет быть признанным, — уточняет она. — Думаю, об этом мы поговорим с тобой в следующий раз. Тебя проводить до дома?