— … напрасно ты тревожишься, — Звениславка обходила одну из токмо-токмо доехавших повозок со своим приданым, когда услышала голос воеводы Крута. — Еще один дневной переход, и уж никакие степняки нас не достанут.
Она замерла испуганно, затаив дыхание. Еще шаг, и она бы вышла прямо на них.
— Я приказал следить, чтобы повозки не отставали. Если ты не справляешься, завтра в конце отряда поеду я.
Мужчиной, с которым говорил воевода, оказался пребывавший не в духе князь. Звениславка медленно попятилась назад, жалея, что набрела на них ненароком. Услышав позади громкое ржание, она подпрыгнула на месте и резко обернулась. Один из коней встал на дыбы, скинув на землю седельные сумки и иную поклажу. Подле него суетился взъерошенный, светловолосый кметь. Он все пытался натянуть поводья и успокоить испуганное животное, но лишь делал хуже, мельтеша у того перед мордой высоко поднятыми руками.
— Уйди, — на шум из-за повозки, где беседовал с воеводой, вышел князь. — С конем справиться не умеешь, Гостомысл?
Он недовольно отчитал кметя, отодвинул того плечом в сторону и тихим, ласковым голосом заговорил с разгоряченным жеребцом. Смущенный, покрасневший до лопоухих ушей отрок принялся собирать с земли разбросанные сумки и прочий скарб.
Понемногу князю удалось успокоить коня. Сперва тот перестал скалиться, вот-вот готовясь укусить, и испуганно пятиться назад. Затем затихло ржание, и вот уже Ярослав Мстиславич поглаживает его по морде, прижав к своему плечу.
— Чего он вообще взъерепенился? — спросил подошедший дядька Крут.
— Да змею увидал, молоденькой ищо он, — отозвался раздосадованный Гостомысл.
Видно, тут уж пришел черед Звениславки пугаться и вопить. Она едва сдержалась, заслышав про змею, и на всякий случай зажала рот ладонью, пятясь прочь, словно гадюка притаилась напротив нее. Она ненавидела змей.
— Эй, девонька, ты не пужайся, — позвал ее воевода неожиданно ласково. — Они тут токмо укусить могут. Пустые они, без яда.
Звениславка, у которой вся кровь отлила от лица и зуб не попадал на зуб от страха, неуверенно кивнула. Что с ядом, что без — ей все едино. Змей она боялась до потери сознания.
— Напои его хорошенько, — князь подвел под узды коня к Гостомыслу. — И чтоб я больше не видел, как ты с ним справиться не можешь. А коли не можешь — в дружине моей ты мне не надобен.
— Да, княже, — тот склонил голову, принимая поводья. — Я…
Но Ярослав Мстиславич резко взмахнул рукой, не желая слушать его оправдания. Поглядев на притихшую Звениславку и, как и всякий раз, ничего ей не сказав, он зашагал прочь от них троих.
— Ну ты и дубина стоеросовая, — выругал кметя в свой черед воевода. — Позоришь княгиню, которая за тебя, дурака, просила!
Звениславка отошла от них, не желая подслушивать чужой разговор. Вскоре к своему облечению она наткнулась на знахарку. Госпожа Зима позвала ее подсобить с горячей снедью, раз уж нынче они развели костер, и Звениславка радостно закивала. Руки у нее так и просили работы! А вместе со знахаркой ей не будет так страшно оказаться подле незнакомых княжьих кметей.
В четыре руки они состряпали наваристую, густую похлебку. Запах горячей снеди приманивал в костру кметей со всех сторон их небольшого стана, и под конец даже госпожа Зима устала переругиваться с языкастыми кметями. Каждый норовил раньше прочих залезть ложкой в общий котел, стащить кусок пресной лепешки.
Звениславка повеселела. От жара открытого огня раскраснелись щеки, и выбившиеся из тугой косы непослушные волосы так и лезли в глаза, пока она, запыхавшись, мешала и мешала густое варево. Она улыбалась, слушая ругань знахарки.
— Уж брюхо к спине прилипло, — жаловался кто-то из кметей, кружа подле костра.
— А тебе не повредит поголодать маленечко, не то вскоре кобылу свою зашибешь! — отзывался другой.
Вечерять сели, токмо дождавшись князя. Он обходил лагерь, расставлял дозорных, спускался зачем-то к ручью. И хмурился, отчего сперва, рассевшись вокруг котелка с похлебкой, все вечеряли в тишине. По старшинству запускали в котел ложки, закусывая тонкими лепешками, выпеченными еще у Звениславки дома. Знахарка и она сидели поближе к князю, вперед многих кметей и отроков. Драгомира Желановна вместе с Устей вечеряли под пологом палатки. Тетушка с трудом переносила тяготы походной жизни.
— Давненько я такой вкусноты не едал, — когда уже заскребли ложками по самому дну, разговор все же завязался. — Благо, что не Гостомысл кашеварил!
По всему выходило, день у кметя Гостомысла выдался нынче дурным.
— Обожду до другого похода. Тогда и погляжу, как ты запоешь, — недовольно, сварливо отозвался тот.
— Побубни мне тут еще, — воевода Крут строго поглядел на кметя, хаявшего стряпню Гостомысла. — Ты бы за повозками так приглядывал, как ложкой скребешь. Отчего две оси треснуло, тебя спрашиваю, разиня?!
— Да какой там треснуло, дядька Крут, ты чего! Вроде травили тебя, а не ослепили! — тот принялся оправдываться. — Налетели на глыбу какую-то, вот и накренилась маленько.
— Ах ты толоконный лоб, я тебя покажу, маленько! Я тебя покажу, ослепили! — воевода замахнулся на него ложкой, и радостные кмети загоготали. — Не дружина, а ротозеи, один другого дурнее!
— Видать, ты прям совсем оправился, воевода!
Прыснув в ладонь, Звениславка покосилась на князя. Тот слушал перепалку воеводы и кметей, нахмурившись. За все время, проведенное в пути, ее будущий муж не сказал ей и пары слов. Даже ранним утром перед самым их отъездом, когда защелкивал на ее запястьях новенькие серебреные обручья — Звениславка узнала работу дядькиного кузнеца Могуты.
— Расскажи какую-нибудь историю, дядька Крут!
Задумавшись, Звениславка пропустила, как кмети принялись просить воеводу развлечь их любопытной басней о былых походах и свершениях. Тот упирался, будучи не в настроении, и под конец махнул рукой в сторону знахарки:
— Потешь нас ты, госпожа. По всему ясно, многое ты повидала, много, где побывала.
Дюжина лиц повернулась в сторону Зимы Ингваровны. Она хмыкнула, проницательно поглядев на воеводу.
— Басней потешить, говоришь? Знаю одну такую, да. На севере, в далекой стране норманнов, жил удачливый конунг. Из каждого похода он возвращался живым и с богатой добычей. Он выстроил на земле крепкий Длинный дом, а по фьордам мимо ледников его мчал огромный драккар. Многие завидовали его удаче и его дому: жена родила ему красавиц-дочерей и сына, которого конунг с пеленок брал с собой на драккар, и на шаткой палубе мальчишка держался увереннее, чем на твердой земле. В один из дней те, кто завидовали ему, вероломно напали на него дома, нарушив и поправ все законы гостеприимства. Клятвопреступники вырезали всех до единого в Длинном доме и подожгли его, и дети конунга, которых отец отпустил на зимнюю рыбалку, вернувшись домой на другой день, нашли лишь черное пепелище на белоснежном берегу подле залива.
Все, кто слушал знахарку, затаили дыхание. Тишину нарушал лишь ее голос и тихий треск костра. Даже князь смотрел на нее, не отводя взгляда.
— Осиротевшие, лишившееся дома брат и сестры подались, куда глядели глаза, — медленно продолжала госпожа Зима. — Много всего пришлось им испытать и пережить, пока не приютили их в небольшом городище. Они забыли свои прежние имена и взяли новые. Выучились говорить на чужом языке. Ничего не напоминало в них тех детей, что стояли на пепелище собственного дома, взявшись за руки и глотая горячие слезы, и смотрели на обгоревшие бревна и кости. А потом старшая сестра предала младшую, уподобившись тем клятвопреступникам, что убили ее отца, мать и всю родню. Отныне с того дня она не знала ни покоя, ни отдыха, потому что еще никогда боги не прощали убийц. Говорят, ее дух в белых одеяниях так и бродит где-то на Севере, пугая путников на лесных дорогах.
— Да… — протянул воевода Храбр, разрубив воцарившуюся тишину. — Вот так баснь ты рассказала нам, знахарка.
— Позабавила вас?
— Никогда ее не слыхал прежде, хоть вырос там неподалеку, — сказал кто-то из кметей.