— Все равно не хочу, — Звениславка и сама разумела, что канючит словно малое дитя. Но ничего не могла с собой поделать.
Старшая княжна промолчала, вздернув брови. Но не ей нынче учить Звениславку, рассказывать о долге и чести. Свою честь она уже потеряла. Она хотела бы задать множество вопросов, но сжавшая горло гордость не позволяла. Слышно ли, что порешил с ней сделать батюшка? И где нынче Ладимир?..
Рогнеда вздохнула, и Звениславка с опаской на нее покосилась. Она пришла в клеть к сестрице рассказать о казни ее полюбовника, но поняла, что не может. Не находит в себе ни сил, ни смелости. Все оставшиеся у нее силенки нужны, чтобы примириться с мыслью об утреннем отъезде. О сватовстве, случившемся по вине Рогнеды. Коли б не ее стыд и срам, ничего не было бы!
Зажмурившись, Звениславка крепко сцепила зубы. Непрошенные, злые слова рвались из груди, из самого сердца, крутились на кончике языка.
— Стоило оно того? — спросила, не совладав с собой.
— Стоило, — Рогнеда дерзко тряхнула распущенными волосами. — Каждое мгновение стоило! Потому что я любила и была любима, так жадно и так жарко, — заговорила она прерывисто и замолчала, поддавшись собственным воспоминаниям.
Они долго просидели в тишине после этого, пока Звениславка не сказала:
— Мне пора. Скоро уж рассветет.
Рогнеда неуверенно кивнула, будто бы с сожалением. Нашла на лавке в темноте ладонь двухродной сестры и крепко сжала.
— Скатертью дорога, — сдавленным, надтреснутым голосом пожелала она и поспешно отвернулась в сторону, скрывая лицо.
Звениславка в ответ стиснула ее руку. Что ей пожелать княжне, у которой не осталось ничего?
— Береги себя, — шепнула Звениславка и поспешила уйти, пока не расхныкалась прямо в клети. Позади нее Рогнеда судорожно втянула носом воздух, чтобы не всхлипнуть.
***
Звениславка вспоминала последнюю встречу с двухродной сестрой, пока крытая повозка по неровной, бугристой дороге все дальше и дальше увозила ее от терема. Вокруг них простиралась бесконечная, бескрайняя степь. Прежде она и помыслить не могла, каким необъятным простором окружено небольшое княжество Некраса Володимировича. Они провели в пути несколько дней, а степь все не заканчивалась, уходя далеко-далеко за горизонт, туда, куда не достать и взглядом.
Под неодобрительным взглядом Драгомиры Желановны, немужатой сестры княгини Доброгневы, отправленной присматривать за княжной в дороге, как бы чего лихого не приключилось, Звениславка постоянно отодвигала в сторону плотную холстину и выглядывала из повозки, чтобы посмотреть по сторонам. Драгомира Желановна лишь пуще поджимала строгие губы. По ее уму, девке следовало носа наружу не казать.
С неповоротливыми, гружеными телегами со скарбом и приданым они ехали крайне медленно, из-за чего их небольшой отряд растянулся намного дальше, чем хотел бы князь Ярослав. Звениславка слышала множество раз, как он отправлял кого-то из своих кметей подогнать отстающих.
Как-то сложилось, что вровень с ее повозкой конные или пешие шли отроки — Горазд, Вышата и Бажен. Проводить братоучадо до Ладоги Некрас Володимирович отправил и лучшего своего воеводу Храбра вместе с сыном, а с ними — еще пятерых крепких мОлодцев. Небывалое удивление вызывала у всех госпожа Зима, появившаяся ранним утром на княжеском подворье вместе с небольшим заплечным мешком. Некрас Володимирович едва не дернулся к ней, чтобы попросить остаться — не забыл, как вытащила его знахарка из-за Кромки, но поглядел на нее и отчего-то передумал.
Ярослав Мстиславич отдал ей сменную и смирную кобылку, и госпожа Зима часть пути проводила верхом, а часть — в крытой повозке вместе со Звениславкой, тетушкой Драгомирой и притихшей в самом углу Устей.
Звениславке нравилось, когда знахарка забиралась к ним в повозку. Она знала немало занятных историй и рассказывала их, развлекая слушательниц. Так и коротали длинные дни в пути. Больше всего Звениславку влекли истории о далекой, незнакомой Ладоге, где она вскоре станет княгиней. Ей больше не у кого было спросить, кроме как у госпожи Зимы. Князю Ярославу она зареклась задавать вопросы после того памятного разговора в конюшне, а подойти к воеводе Круту она пока побаивалась. Оба отрока, что вились подле повозки, прожили в Ладоге совсем недолго, да не особо владели словом, чтобы увлечь своим рассказом. А вот знахарку Звениславка слушала, затаив дыхание.
— Раньше Ладогу называли Старой Ладогой, а на языке варягов — Альдейгьюборг. «Альд» — значит «старый». Старый город, — неторопливо говорила госпожа Зима, пока их повозка покачивалась и подпрыгивала на неровной дороге.
— Еще говорят, что озеро недалеко от Ладоги варяги называли Альдейгья. Вот и получается название — город, построенный вблизи Ладожского озера. Это большой, торговый город. Туда приплывает множество кораблей и купцов с самыми разными товарами.
— Откуда ты все это знаешь? — случилось так, что вровень с повозкой на сей раз ехал воевода Крут.
Услышав их разговор будучи верхом, он слегка пригнулся, чтобы заглянуть в повозку через окошко, которое получилось, когда они сдвинули в сторону холстину, чтобы внутрь попадал ветерок.
— Я много чего знаю, воевода, — сварливо отозвалась знахарка.
Она явно жалела, что дядька Крут их подслушал, и не собиралась отвечать на его вопрос. Тот аж цыкнул от досады и слегка поддал пятками жеребца, чтобы обогнать повозку. Госпожа Зима лишь улыбнулась и посмотрела лукаво на Звениславку.
— Ну, про торг я тебе сказывать не стану, своими глазами поглядишь!
Спустя несколько дней бескрайняя степь все же закончилась, и по пути им начали попадаться первые деревья и пышные кустарники. Их путь пролегал теперь между холмами, петляя из одной стороны в другую. Ехать по такой дороге стало тяжелее, но кмети да и сам князь, казалось, разом выдохнули и помолодели лицами. Разговоры зазвучали громче, веселее стал смех.
Звениславка понимала. Ведь люди князя возвращались домой, и каждое деревцо, каждая травинка, встречавшаяся на их пути, напоминала об этом. Она же тосковала. Закрывала глаза и видела свою крохотную, но родную, уютную горницу в дядькином тереме. Слышала голоса близнецов, Ждана и Желана, выпрашивающих у нее горячие пирожки прямо из печки али со смехом рассказывающих об очередной своей шалости. В груди вырастал тяжеленный комок всякий раз, как Звениславка вспоминала дом, и она старалась вспоминать пореже.
Негоже княжеской невесте плакать. Звениславка неосознанно потерла ладонью запястье. Она не обвыклась еще с обручьями, с их тяжестью на руках.
Она тревожилась за Рогнеду и знала себя виноватой. Что не нашла сил, не сдюжила рассказать той о казни Ладимира. Последний разговор с двухродной сестрой не принес ей облегчения; напротив, на шее тяжестью повис камень лжи и вины.
Княгиня Доброгнева вышла провожать ее со здоровущим синяком на щеке, который не мог спрятать самый праздничный и богатый убор. По всему выходило, что обернулся черным тот вечер, когда войско князя Ярослава въехало на княжеский двор ее дядьки.
На пятый день пути, под вечер незадолго до захода солнца они набрели на ручей, и Ярослав Мстиславич приказал остановиться подле него на ночлег.
Размять ноги после целого дня пути — самое милое дело! Звениславка с неподдельной радостью выпрыгнула из повозки и принялась осматриваться. Позади по дороге еще тянулись отставшие повозки с поклажей, а кмети уже принялись устанавливать навесы и палатки. Услышав, что князь велел развести нынче костер, она обрадовалась еще пуще: все предыдущие дни они вечеряли лепешками и сухим мясом без горячей, наваристой похлебки.
Драгомира Желановна осталась в повозке, и Звениславка бродила по лагерю в одиночестве. За прошедшие дни она свыклась, что люди князя провожают ее взглядами, но редко заговаривают напрямую. Она до сих пор мало кого знала из дружины по имени, добро еще, что два отрока подрядились порой развлекать ее беседой. Она мыслила, не приказал ли им князь?..
Будто неприкаянная, Звениславка шла мимо занятых работой кметей: прямо к повозкам они прилаживали навесы, вбивали в землю брусочки для палаток, собирали палки и ветки для большого костра, тащили в огромном котле из ручья воду. Она не привыкла бездельничать, но занятия в отряде князя ей не находилось.