все часы в этом павильоне и по истечении определенного астрономами срока вновь дают им роздых. Теперь же облаченные в сизые кафтаны мужи ежегодно получали задание паковать набор императорских часов — всегда разный, этим летом ни много ни мало более сотни — в подбитый ватой и пухом шелк для перевозки в Жэхол. Ведь император и в Жэхоле желал следить, как идет время, и не по одним только природным процессам вроде расцвета и увядания, смены света, сумерек и темноты или длины теней, но, в первую очередь, по своим любимым часам, да еще и слышать это по их мелодиям, механическим шумам и звукам.
С тех пор как астрономические часы добрались из Манчестера до Запретного города, не проходило ни одного лета, чтобы они в специально изготовленном, несомом тридцатью носильщиками портшезе не отправлялись в Жэхол, а в конце лета — обратно в Бэйцзин.
Но сколь расточительно было бы, сказал Цзян, иметь в своем распоряжении одного из строителей чуда и не спросить у него совета, как бережнее всего транспортировать эту драгоценность на расстояние более ста пятидесяти миль. Что для этой цели годится лишь портшез, лишь осторожный человеческий шаг, никогда сомнений не вызывало, однако частичный демонтаж для перевозки и новая сборка в Жэхоле, бывало, даже на самых талантливых механиков Бэйцзина наводили смертельный страх, ведь каждый из них знал, что всяк коснувшийся хотя бы мельчайшего колесика астрономических часов отвечал за это своей жизнью.
Семь сотен фигурок из двадцати одного металла, из различных кристаллов и дерева, из шлифованного агата, янтаря и нефрита, вспоминал Кокс, были изготовлены тогда для этих часов, вдобавок две сотни животных — кони, птицы, верблюды, слоны, — девять десятков крошечных деревьиц из разных пород китайской древесины, вышитые из речного жемчуга водопады, каскады и горные ручьи... а еще и нанизанный на золотые проволочки звездный свод из брильянтов и сапфиров, венчающий престол! Мало того, весь персонал этого всемирного ландшафта и все его кулисы надлежало изготовить и поставить в двух версиях: одна составляла западный двор, подвластный европейскому императору, вторая — двор китайского императора, над коим вращалось звездно-планетное небо по тем же законам движения, только дневные и ночные часы были разной продолжительности.
Таким образом, владелец часов мог, как ребенок, играть империями и сажать на престол кого заблагорассудится, мог даже звезды нарекать по своему капризу, заставлять их восходить и снова опускаться. Никто в западном мире, кроме Брукстоуна и Помроя, не смог бы построить подобный механизм, гласило послание Ост-Индской компании английской короне. Кокс хранил его копию в своих деловых бумагах как сокровенное воспоминание о том, что в движение эти часы приведены не гением его манчестерских наставников, а, в первую очередь, его собственным гением.
И вот теперь это чудо, которое в годы его создания нередко днями и ночами держало Кокса вдали от любимой Фэй, а однажды зимним вечером вынудило пропустить и рождение Абигайл, стояло перед ним в сумраке павильона, а ему и Мерлину, как благоговейно, словно в церкви или в храме, пробормотал Цзян, надлежало подготовить его к перевозке, чтобы тридцать самых сильных евнухов Запретного города могли отнести его в Жэхол.
Утром в день отъезда, после изнурительной четырехдневной работы над небесными часами, которые в итоге были разобраны и уложены в два десятка ящиков и сундучков, хлынул проливной дождь. Носильщики портшезов в первый же час после выхода из Запретного города на некоторых участках дороги, растоптанных и разъезженных предыдущими отрядами, шагали по щиколотку в грязи.
В Англии Мерлин и Кокс нередко преодолевали большие расстояния верхом и теперь тоже предпочитали седло портшезу, где было слышно главным образом монотонное пение и пыхтенье носильщиков, но Локвуд и Брадшо сели на коней впервые. Неожиданная честь, оказанная им, простолюдинам, вскоре обернулась для них мукой: еще до вечера они в кровь стерли себе ляжки. Им помогли спешиться и отвели более-менее сносные места в одном из фургонов, запряженном шестеркой буйволов и высоко нагруженном обернутыми в непромокаемую ткань коврами и ящиками с вазами. Ведь в напряженной от беспрерывного дождя и грязи обстановке Цзян и тот не рискнул спросить, не возьмет ли кто из придворных англичанина в свой просторный, роскошный портшез.
Как полагали мандарины, путешествие в Жэхол займет семь дней, максимум семь дней, причем необходимо постоянно держать наготове резервный отряд носильщиков, ведь еще не было случая, чтобы несколько евнухов, которым надлежало без стонов и жалоб тащить драгоценный груз, не умирали в обозе от изнеможения.
Если носильщики и пели под проливным дождем, когда кровь от натуги едва не рвала жилы, то в первую очередь оттого, что запрещенное хриплое дыхание и жадное хватание воздуха можно было безнаказанно замаскировать в этих гужевых песнях как припев или начало строфы.
Когда на пятый день пути дождь перестал, а к вечеру шестого меж волнами поросших густым лесом холмов и горных вершин начал подниматься туман, реющие и клубящиеся завесы над согретой вулканическими силами рекой, — и из этих завес восстали далекие кровли пагод и башни Жэхола, караван с часами остановился.
Все песни и хриплое дыхание носильщиков утихли. Проводник каравана, тучный маньчжур, который в минувшие дни при малейшей заминке в движении появлялся словно вездесущий демон и, по словам сведущего Цзяна, как никто другой из придворных чиновников, был у Высочайшего в большом фаворе, приказал остановиться и велел своему глашатаю прокричать в воцарившуюся тишину: Этот вид! Этот вид есть самая драгоценная плата, вознаграждающая каждого пилигрима и странника, идущего в Жэхол, за перенесенные невзгоды.
Носильщикам грузов и портшезов, впрочем, куда более ценной казалась рисовая водка, какую толстый маньчжур велел разливать из больших оплетенных бутылей под возгласы глашатая, что Жэхол — доказательство тому, что Владыка Десяти Тысяч Лет способен еще больше облагородить даже творение богов.
Путешественникам должно поднять взгляд — слушайте, слушайте! — всем должно поднять взгляд и созерцать, как искрятся водоемы, отражающие хрустально ясное небо, пронизанное лишь ароматами цветов и прихотливыми зигзагами птичьего полета. Им должно восхититься вереницей облачных кораблей, и завесами тумана, и завитками перистых облаков, посланцев звезд!
И прежде чем вновь подхватить свою ношу и благоговейно проделать последнюю тысячу шагов, еще отделяющих их от Жэхола и его роскоши, им всем должно прислушаться к плеску воды и шуму сосновых боров! Всем должно поднять голову и прислушаться, коль скоро они не желают потерять уши и голову на плахе у горячей реки.