запрета.
Что?
Кокс не слушал.
Хотя в присутствии Великого закон требовал величайшего внимания, даже сосредоточенности, Кокс не слушал. Несомненно, кто-то что-то ему сказал. Мужской голос откуда-то обращался к нему.
Чей голос? Мерлина? Цзяна? Императора?
Одна из придворных дам хихикнула громче остальных. Но та единственная, чье платье все еще касалось его халата, на него не смотрела. Ее бегучий взгляд, казалось, успокоился на серебряном корабле.
Ты должен продемонстрировать Владыке Десяти Тысяч Лет этот корабль, повторил Цзян, не громче, но настойчивее прежнего: Ты должен показать Владыке Десяти Тысяч Лет, как эта джонка отсчитывает и бороздит время.
Заговорив, Кокс слышал свою речь как бы в грезе наяву. Женщины, его товарищи, Цзян, Высочайший — все они уменьшились, да-да, уменьшились, пока он говорил, примерно с такою же быстротой и до такой же малости, что на Великой стене, в густом меху седельной попоны, уберегла его от нападения лучника. Все в этой комнате, в гавани джонки, стали игрушечными фигурками, пассажирами игрушечного серебряного кораблика, который принадлежал Абигайл и которым командовал он, мастер Кокс размером с оловянного солдатика.
Итак, он поставил паруса, потом снова взял один-два рифа, показывая, с какой плавной легкостью выполнялись все маневры. Бросил якорь, снова поднял его, правда не упомянув о его функции как завода для вторых часов, спрятанных под палубой. Повернул штурвал и продемонстрировал все углы поворота лопасти руля, открыл грузовые люки, показал, как из ящиков, корзинок и сундуков выскакивают эльфы, феи и духи-хранители, глубоко вздохнул, сделался ветром, раздувшим паруса и приведшим в движение часовой механизм, бег детства. Открылись пушечные порты, явив глазу стволы пушек из белого золота, из зияющих жерл которых при вращении крошечных шестеренок сыпалась пыль из горного хрусталя, искрилась белизной на деревянном море верстака, создавая впечатление морской пены.
Тут уж и император захлопал в ладоши — на его пальцах не было ни единого перстня, — улыбнулся и велел Цзяну сказать англичанам: Флагманский корабль Чжэнтуна{3}! Флагманский корабль Чжэнтуна явился вновь!
Лишь вечером этого дня в начале лета, спустя много времени после того, как Цяньлун и его женщины, гвардейцы у дома, встревоженно ожидающие мандарины, секретари и евнухи исчезли, как мираж, в явление которого никто, ни один человек, не мог поверить — Владыка Десяти Тысяч Лет у верстака англичан! — Цзян растолковал английским гостям восклицание Великого.
Чжэнтун, император из династии Мин, ненавистной уже предкам Цяньлуна, сотни лет назад, на вершине своего могущества, повелел поджечь и потопить свой огромный, правящий океанами флот, огромные, бронированные корабли, на каждом до шести сотен вооруженных матросов, ведь он твердо верил, что блеск Китая стал так ослепителен и сиял так далеко, что остальной мир, привлеченный этим светом, потянется к престолу Запретного города, заплатит дань и покорится. Зачем тогда новые морские баталии, морские путешествия, исследовательские экспедиции?
Конечно, как расскажет Цзян тем же вечером в ответ на сомневающиеся расспросы Кокса, были и другие мнения: флот, мол, подожгли и потопили, поскольку звезда Чжэнтуна тогда уже клонилась к закату, держава его пришла в упадок и на непобедимый флот недоставало денег. Но в конце концов повесть о блеске и величии, о вере в превосходство, в непобедимость Китая была наиболее впечатляющей и оттого даже спустя столетия после заката династии Мин торжествовала над всеми прочими толкованиями, и флагманский корабль стал символом мощи, уничтожить которую может лишь воля императора, но ни один враг на свете.
Флагманский корабль Чжэнтуна. Кокс с трудом овладел собой и не уступил внезапному побуждению остановить императора — коснуться императора! — когда Цяньлун обеими руками неожиданно потянулся к джонке, поднял ее, коротко дунул в обвисшие паруса, обернулся к одной из наложниц и приложил ей к груди серебряный корабль, словно младенца, искрящегося, мерцающего преломлениями света в несчетных драгоценных камнях, не как человек, желающий сделать подарок, но как человек, которому просто нужна услужливая рука, челядинка, прислуга. Вот так: игрушку понесет она. И все же эта передача словно пометила ревнивой, огорченной гримаской набеленные и посыпанные золотой пудрой лица других женщин: почему она? Почему не я?
Только на лице девушки, принцессы с Великого канала, Коксу почудилась почти насмешливая улыбка. Ведь для женщины, назначенной нести корабль, выбор императора явился такой неожиданностью, что она поневоле быстро шагнула вбок, иначе бы под тяжестью сокровища потеряла равновесие. И в страхе, что его детище может со звоном упасть наземь и повредиться, более того, сломаться, Кокс опять ощутил побуждение помочь даме, поддержать ее.
Сознавая опасность, в какую угодит его подопечный, если прикоснется к существу, на тело коего вправе претендовать один лишь император, Цзян так резко потянул Кокса за халат к себе, что из складок посыпались металлические стружки и любой контакт с шелками красавицы с Великого канала сделался невозможен.
А затем серебряная джонка в самом деле воспарила, поплыла в объятиях придворной дамы, точно флагман, впереди Высочайшего и его любимиц: из прорезанного солнечными лучами полумрака мастерской поплыла, раздувая в летнем бризе паруса, на глазах у мандаринов, гвардейцев и всех молча ожидающих подданных навстречу яркому полудню, навстречу садам Павильона Женщин — спущенный со стапеля корабль, груз которого состоял лишь из времени ребенка и который таил под палубой и уносил в поток времени соединенные с механизмом детского бессмертия вторые часы, механическое сердце их создателя.
Незабываемым был сверкающий кораблик, который сейчас вместе с красочной процессией медленно покинул свою верфь и навсегда исчез из глаз англичан, — однако ж придворным этот день запомнился прежде всего неслыханным, поистине скандальным происшествием: неужели Высочайший и правда забыл законы собственной династии, когда без лейб-гвардии, без мандаринов, без секретарей и евнухов, в сопровождении, но не под защитой пяти наложниц — пяти шлюх! — ступил в дом английских гостей и там беззаступно отдал себя произволу чужих глаз и чужих ушей и якшался с ремесленниками из варварских западных краев?
А вот память Кокса сохранит лишь быстро блекнущие кулисы, ощущения эфирной мимолетности, невесомые, несущественные, ничто в сравнении с чистым звуком имени, которое он узнал от Цзяна в тот же вечер, когда более не в силах молчать, уже не мог поспросить.
Ань. Девушку звали Ань. Ань он видел посреди Великого канала и в кровавом снегу под окнами местерской.
Принцесса? — сказал Цзян. Принцесса? Никакая не принцесса. По рангу она придворная дамочка, наложница и только, одна из многих.
Но сплетни