Читать интересную книгу Ночной гонец - Вильхельм Муберг

Матс посмеялся над притчей, А у старосты глаза испуганно забегали, и лицо стало восковым.

— Упустил ты борова, — сказал фохт. — У тебя что, руки трясутся?

— Нет, нутро у меня нездорово.

— Завари шалфея да выпей, коли тебя трясет, — посоветовал Матс.

— Трясти-то меня не трясет. Животом маюсь.

Стонге пояснил, что хворь его от червей в нутре, которые так высасывают его, что и еда ему не впрок. Видно, в животе у него целое гнездо завелось, вот и разводятся беспрестанно. И так он измаялся, что слаб на ноги стал. Но он попросит дорогую хозяюшку сварить ему питье из березового листа и горьких древесных почек. Может статься, от этого отвара ему полегчает.

Фохт самодовольно кивнул. Хотя было видно, как у старосты дрожат руки и ноги, он уверяет, что его вовсе не трясет. Со старостой, видать, не будет особых хлопот. Едва ли понадобится заманивать старосту в ловушку, он и так, сам изловится.

Боров все еще упрямился и жалобно визжал; Борре было нелегко зажать кольцо в кровоточащем свином пятачке.

— Стонге! — окликнул фохт. — Уж не собирается ли этот бродяга Сведье породниться с тобой?

— Я обещал свою дочь хозяину Сведьегорда.

— Когда же думаете свадьбу играть? — ухмыляясь, спросил Борре.

— Повенчать дочь со Сведье собираемся в день солнцеворота.

— А быть ли свадьбе с лесным разбойником?

— Обещался я хозяину Сведьегорда, — ответил Стонге, особо упирая на последние слова. — И никому другому.

— Никому другому?

Фохт поглядел на старосту; теперь тот снова говорил, как разумный человек.

— А ежели Сведье не вернется в свою усадьбу?

— Тогда и уговор долой. Лесной бродяга дочке моей не жених.

Ларс Борре подмигнул Матсу, глаза его заблестели:

— Вы отпраздновали обручение дочери с бондом Сведье. Но теперь Сведье больше не бонд.

— Верно, двор без хозяина.

— Стало быть, и дочь твоя больше ему не невеста.

— Пока он по лесу бродит, не невеста.

— Может, она уже за другого просватана?

— Не просватана! — отрезал староста.

— Стало быть, она теперь на выданье?

— Нет, о том речи не было.

— Ты же сам только что сказал. А теперь что ж, идешь на попятный?

Голос фохта стал строгим. У старосты взмокли от пота брови, внезапный страх охватил его: околпачили, и он проговорился.

— Ты же сам сказал, что дочь твоя больше Сведье не невеста и ни за кого другого не просватана, — продолжал Ларс Борре. — Не отопрешься от своих слов. Матс — свидетель!

— Верно, ты говорил, — поддакнул Матс с подозрительной поспешностью.

— Да не так вы меня поняли, — попытался вывернуться староста.

— Не выкручивайся! — оборвал фохт. — По-другому и понять нельзя. Дочь у тебя на выданье, и посвататься к ней никому не заказано.

Йон из Брендеболя почуял, куда клонит фохт. Он стал сопеть и выкручиваться, когда понял, чего от него хочет Борре. Его приперли к стене и мучили за то, что Сведье ворвался к нему в дом, и, защищаясь, он забился в угол, а угол обернулся западней.

— Матс Эллинг хочет посвататься к твоей дочери Ботилле. Я его сват, — торжественно объявил фохт.

Западня захлопнулась. Старосту поймали.

Ларс Борре сдержал данное Матсу слово. Стоит порадеть этакому честному и верному крестьянину. Бонд из Эллингсгорда даже прихрюкнул от удовольствия.

— Но до солнцеворота слова своего не нарушу.

— Ждешь зятька к этому дню? — спросил фохт и подмигнул одним глазом Матсу.

— Про то не знаю. Но от слова не отрекаюсь.

— Знаю, ты слов на ветер не бросаешь, — сказал Матс. — Погожу до того дня.

— Вот тогда мы и явимся, — перебил фохт. — Буду сватом Матсу.

— А добром ли меня встретят? — спросил Матс.

— С таким сватом, как я, жениху почет да уважение, — хвастливо заверил его фохт.

Борре был доволен собой. Он всегда бывал доволен собой, когда испытывал на Йоне Стонге свое умение. Есть люди, с которыми он и говорить-то побрезговал бы. Но Стонге не из таких. Борре относился к старосте лучше, чем к кому-либо в деревне. После встреч со старостой он бывал как-то необычайно доволен собой.

Западня опять захлопнулась. Стонге сказал:

— После солнцеворота слово назад возьму.

Фохт и Матс перемигнулись. Кольцо уже было вдето в пятачок борова. Он еще повизгивал, но уже не так громко, как раньше. Теперь борова можно и отпустить, ему будет больно рыть землю проколотым рылом.

— А подручного вола Ботилле дашь в приданое? — в раздумье спросил Матс.

— Такой был уговор, — ответил староста.

— И цена тому волу восемь далеров серебром?

— Добрых восемь, а то и больше, — подтвердил староста.

На лице у Матса Эллинга появилось задумчиво-счастливое выражение.

Йон Стонге больше не удивлялся, почему в последнее время Матс зачастил в его хлев и щупал волов за бока и под пахом. Шила в мешке не утаишь!

Ларс Борре одобрительно и дружелюбно похлопал старосту по плечу. С ним оказалось еще меньше хлопот, чем он думал. Не ахти какой труд спустить шкуру с того, кто ее сам, по своей воле и своими руками, с себя сдерет. Борре радовался, что бог всегда посылает ему удачу, когда он не злоупотребляет властью. Он мог бы еще спросить старосту: что ты сделаешь, если по полуночи в твою дверь еще раз постучит лесной бродяга? Он мог бы спросить его об этом, но зачем пересаливать? Он и без того знал, как староста впредь будет вести себя. Одни раз Йон Стонге оплошал, но теперь пришел в себя, снова стал мудрым и рассудительным.

Да и мысли у старосты прояснились, его долгие сомнения развеялись, и на смену им пришла уверенность. Уверенность в том, что все беды его, как и беды всех односельчан, не от кого иного, как от этого лесного бродяги. Из-за Сведье приходилось им маяться. Из-за Сведье у него болело брюхо и скребло на сердце. Из-за Сведье не было у него на душе покоя. С какой стати должен он мучиться за чужие грехи?

Неправедным оказалось дело Сведье, и теперь-то это видно, когда за него напрасно страдают невинные. «Чей грех, тот и в ответе», — гласят слова закона. Лесному бродяге нельзя забывать слова: «Пеняй на себя! Сам и муку принимай!».

Человек этот впредь не переступит порога его дома, и не бывать его свадьбе с дочерью Йона Стонге.

* * *

Едва лишь стемнело в тот вечер, кто-то пришел на пригорок в усадьбу Сведьегорд и принялся копать землю возле хлева. Он вырубает большие куски дерна. Земля вязкая, да корни трав мешают. Он торопится, и яма быстро углубляется. Он копает на два фуга в глубину. Когда яма вырыта, он прячет в нее доску. Он торопится, закладывает яму кусками дерна и старательно прилаживает их один к другому.

Прежде чем уйти, он усердно утаптывает землю ногами.

Доску с призывом к свободе, с вестью спешной, наипервейшей, вырыла нынче неразумная скотина. Но фохт окольцевал борова, а штафет снова зарыт в Брендеболе.

Господин Петрус Магни получает письмо от пастора с сословного собора

«Нижайший поклон брату моему и наилучшие пожелания духовного и телесного здравия и всяческого благополучия.

В день Ивана Купалы прибыл я в Стокгольм из родных мест и стал в Норремальме на том же постоялом дворе, что и прежде. Возблагодарив господа за ниспосланное мне здравие, я по долгу службы заблаговременио уведомляю своего брата о том, что происходит на сем сословном соборе, который тянется вот уже целых два месяца, и конца ему не видно.

Много мы совещались об умалении церковной десятины из-за расширения господских поместий и о защите прав наших от посягательств помещиков, чего и впредь будем требовать.

На непрерывных заседаниях капитула в большом соборе мы, приходские служители церкви, единодушно порешили просить ее величество отобрать в казну угодья у дворян. Это и по сие время одно из важнейших решений духовного сословия. Но епископы, особливо доктор Иоганнес из Стренгнеса[31], с нами в том не согласились и заседали в капитуле от нас отдельно.

Мы же, смиренные сельские пастыри, лучше знаем положение простолюдинов, проданных дворянству. Если дворянство закрепостит вольных бондов, крестьянское сословие лишится вотума на заседаниях сословного собора и помещики захватят всю власть в стране. А посему в помянутом деле защищаем мы право и справедливость.

Не бывать счастью в стране, где простолюдин беден и обездолен. Правда, дворяне утверждают, что Швеция нынче богаче, нежели прежде; и впрямь, дворянских семьсот семей живут в достатке. Однако прочие подданные есть королевства нашего наибольшая часть.

Попервоначалу крестьяне просили у священнослужителей помощи в их искательствах и получили от нас заверение, что мы поведем дело их старательно и по здравому разумению. Я писал о тяготах крестьян в округах Конга и Уивидинге и дважды с амвона говорил о насилии, учиняемом дворянами над своими подопечными, поведав лишь о том, что, как мне доподлинно известно, было сущей правдою, а именно, что мучителей крестьян не привлекли к суду и не покарали за преступления. Пастор Юнас Дрюандер из Вернаму[32], которого ты, брат мой, знаешь, не убоялся сказать в большом соборе, что крестьянам или ешь древесную кору, или умирай с голоду, меж тем как дворянских лошадей кормят зерном, а псы господские, сытые и жирные, на скамейках почивают да вонищу разводят. Пастор Дрюандер великую ненависть у дворян вызвал, и они за то принесли на него жалобу ее величеству. После того Архиепископа призвали к королеве, и она сказала, что духовенство попадет в немилость, буде они и впредь станут проповедовать противу дворянства. Помещики хотят запретить нам во всеуслышание говорить правду. Архиепископ Ленеус[33] позднее наказал нам, приходским пасторам, быть осторожнее в проповедях наших.