улицу. Благо, что в эту пору она была очень людной: все спешат куда-то, несмотря на выходной день. У светофоров пробки обычные. Все как всегда… И никому невдомек, что за стеклом кафе сидит женщина, готовая шагнуть в пропасть – потому что без Димы только так и придется жить, – в никуда…
Дима, Дима… Сколько лет я так живу – от встречи до встречи. Честно живу, сама себя не обманываю. И даже с отцом Анели честно развелась, хотя ведь можно было и не быть такой честной… Потому что кому от этой честности легче стало? Бывшему мужу Ване? Или Анеле лучше?
Да если только вспомнить, как она их развод восприняла! Маленькая еще была, тринадцать лет всего. Что ей можно было тогда объяснить, что? Да, она тогда замкнулась совсем, не разговаривала почти, только варилась в своих горьких фантазиях. Маргарита Сергеевна тогда ее на все лето в Лазаревское увезла, у нее там какая-то давняя подруга живет… А Ваня уехал в Ясенево, долго не давал о себе знать. Переживал.
Потом наступила осень, и все как-то устроилось помаленьку. Анеля вопросов не задавала, но в то же время пребывала в печальной отстраненности, а она себя успокаивала тем, что характер у дочери такой… И жила от встречи до встречи с Димой. И была счастлива. И о Ване старалась не думать – как он там один… Все решила по-своему, да! Устроила свою жизнь так, как ей надо было! На всех ведь не угодишь, правда? Все камни разбросала в разные стороны!
А сейчас, наверное, пришло время собирать эти камни. Ничего не поделаешь. Если тогда всем сделала плохо…
Да, всем она плохо сделала, надо признать! И не исправить уже ничего. Если даже и Диме все скажет…
Вот что она ему скажет, что? Давай, мол, расстанемся? Сделаем вид, что совсем не знакомы? Ведь нет же, нет! Не сможет она ему этого сказать! По крайней мере, сама не сможет… Если он так решит, то пусть. Пусть будет пропасть. Пусть будет – в никуда…
Вдруг увидела в окно Диму, и сердце сжалось. Идет через переход, почти бежит. Лицо усталое, озабоченное. Машину, наверное, во дворах где-то поблизости оставил, потому как стоянка возле кафе переполнена. Ему бы отдохнуть сейчас, расслабиться, а она – обухом по голове…
Может, не сразу начать?
Нет, лучше сразу. Чего же по кусочку такие новости отрезать, только больнее будет. Больнее решение принимать… Ведь она на него собирается взвалить это решение, потому что… Потому что сама не может. Ему не так больно будет, наверное…
А ведь она уже привыкла к мысли, что любит Диму больше, чем он ее. Потому, наверное, что сама ему навязалась. И она никогда не спрашивала его, любит ли он ее. Боялась спрашивать. Ей было достаточно того, что они встречаются. Редко, но встречаются. Все как в той песне на стихи Новеллы Матвеевой… Мол, сначала была я рада, что твой плащ висит на гвозде… Потом рада, что один гвоздь остался, на котором висел твой плащ. А когда и гвоздь исчез, я радовалась месту, на котором был гвоздь – на котором висел плащ когда-то…
Увидев Диму в проеме зала, махнула ему рукой. Хотя можно было этого и не делать – он уже автоматически шел к их столику, знал, что она именно там сидит.
– Привет… Давно ждешь, да? Извини, я опять опоздал… Работа, сама понимаешь…
– Да, я понимаю. Спасибо, что пришел. Ты голодный, наверное? Заказывать что-нибудь будешь?
– Нет… Я ненадолго. Мне сегодня дома вечером нужно быть. Матвей на свидание убежал, Аня там одна… Ей пока нельзя долго одной…
– Да, я знаю. Я тебя не задержу. Мне только сказать тебе надо…
– Ну? Что же ты замолчала, Юль? Говори, что стряслось? У тебя неприятности? Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Неприятности у нас обоих, Дим. Если это вообще можно назвать неприятностями.
Дима удивленно поднял брови, смотрел на нее в ожидании. Юля вздохнула, сделала попытку продолжить:
– Дело в том, что… Дело в том…
– Говори, Юль! Что случилось?
И снова она замолчала, не в силах произнести то, что собиралась произнести. Ухватилась за чашку с чаем, сделала торопливый глоток, поперхнулась, долго откашливалась, отвернувшись в сторону. Дима сидел, смотрел на нее. Потом повторил тихо:
– Все-таки что-то случилось, да? Говори, Юль…
– Да, я скажу, Дим… Дело в том, что твой Матвей пошел сегодня не просто на свидание. Он пошел на свидание с моей дочерью.
– С кем?!
– Да, с моей дочерью Анелей. У них любовь. Дим. Такая вот скорая любовь, практически с первого взгляда. Я видела сегодня твоего Матвея – такой красавец… На тебя очень похож…
– Погоди, Юль… Погоди… Что-то я не понял, о чем ты говоришь. Ты хочешь сказать, что мой Матвей и твоя дочь… Эта девушка Анеля, на которой собрался жениться Матвей, – твоя дочь?
– Да, Дима. Это она. Ты знал, что у меня есть дочь, и никогда не спрашивал, как ее зовут. И я тебе тоже не говорила. И не спрашивала имени твоего сына. Мы вообще не касались семейных тем… Ты сразу установил это табу, и я его приняла. Никогда не говорить о том, что касается семьи… Я знала, что ты любишь и ценишь свою жену, ты знал, что я развелась с мужем. Да, мы знали только это. Остальное было негласным табу… И нас обоих это устраивало, верно? То есть… Тебя устраивало. А меня всегда устраивало то, что тебя устраивало. И ты это понимал. Ведь так?
– Ну, в общем… Да…
– Как видишь, жизнь распорядилась этим табу по-своему. Волевым жестом его изменила. Наши дети встретились и полюбили друг друга. Ведь вы с Анной должны были завтра прийти к родителям Анели, правда? Матвей на этом настаивал, а вы не были против?
– Да… Да, все так. Но неужели… Нет, я поверить этому не могу! Анеля… Эта девушка… Она твоя дочь!
– Да, Дима, да. Она моя дочь.
– И… Что же нам теперь делать?
– А я не знаю, Дима, что нам теперь делать. Не знаю. Даже представить себе не могу, как все это будет выглядеть. Допустим, вы к нам придете… Мы что, с тобой будем играть в незнакомцев, как в дурной пьесе? Ведь это будет пошло до ужаса! Да ты и не сможешь…
– Да, да… Ты права. Я не смогу, нет… Но что же нам делать? Я Матвею уже обещал…
– И я не знаю, Дим. Давай думать вместе, что ж…
Они замолчали, и молчание это было таким тяжелым, что Юле захотелось плакать. Не была она ни слишком чувствительной, ни слезливой, а тут вдруг почувствовала, что слезы совсем близко. И чтобы хоть что-то сделать, кликнула официанта, попросила принести вина. Может, хоть вино ее расслабит, уймет слезы.
С жадностью припала к бокалу, осушила его до дна, глянула на Диму. Он сидел, отвернувшись к окну, думал о чем-то сосредоточенно. Сердце сжалось от плохого предчувствия – поняла вдруг, о чем он думает! Наверняка о том, как бы ей помягче сказать… Сказать, что им надо расстаться и забыть все, что меж ними было.
Но ведь это тоже не выход, Дима, не выход! Потому что это словами проговорить можно – надо забыть… А как забудешь, как? Все равно прошлое всегда будет стоять между ними! От него так просто не избавишься! Хоть играй эту пьесу, будто они не были знакомы, хоть не играй, все равно эта игра будет отвратительной!
Наконец Дима вздохнул тяжело, глянул на нее настороженно. Вот сейчас, сейчас он все скажет…
Нет, нет! Не надо, Дима! Пожалуйста! Не надо!
Внутри все кричало, все изошло этим «не надо», потому слова вырвались наружу – те, которые она вовсе не собиралась говорить еще секунду назад:
– Только не говори сейчас, что нам нужно расстаться, Дим… Потому что правильнее будет разрубить этот узел и сказать твоей жене всю правду! Ну, сам подумай… Мы же любим друг друга, Дима! Мы тоже имеем право на счастье! А дети… Дети сами разберутся, что им в этой правдивой ситуации делать! По крайней мере, они будут знать, что мы… Ты и я… С правдой всегда все легче, Дим…
Говорила и сама удивлялась тому, как она вообще могла произнести такое. Вот так, вслух. Так решительно. Требовательно. В общем, ни на что не надеясь…
– Юль… Ты же знаешь, я не могу… – тихо-удивленно проговорил Дима, потирая рукой подбородок. – Я же все тебе давно объяснил… У меня есть обязательства, у меня есть долг. Это ведь тоже любовь, когда ты можешь исполнить долг. Анна верит мне, я не могу ее обмануть. И не могу убить… Потому