- Знаешь, что он сказал, при нашей встрече? Тогда в торговом центре? Он спросил: жива ли я? Он так был удивлен! Ты даже себе не представляешь, как он был удивлен… - стою в центре кухни, развожу руками, затем резко подхожу к двери, закрываю ее. Прислоняюсь спиной и медленно сползаю вниз, словно выдохшиеся атлет из последних сил пытается добежать свой марафон. Прикрываю лицо руками и едва сдерживаю слезы. Не хочу, чтобы дети слышали, как плачу, не хочу чтобы видели меня в таком состоянии. Их маленькие сердечки застучат, они взволнованно спросят поджав губки: «Мамочка, мамочка, не плач, мы тебя никому не дадим в обиду». А соленые слезы сами по себе катятся по моим щекам, не могу сдерживать больше их. Потому что сильно люблю и не хочу в этом признаваться даже самой себе.
Рита подбегает ко мне, падает на колени рядом со мной . Обнимает, гладит по волосам.
- Тише-тише! Не нужно слез. Они не достойны, чтобы мы вот так лили слезы ручьем.
- Он мысленно похоронил меня Рит, понимаешь? А может не только мысленно. Я хотела рассказать ему все. Про Арсюшку с Ксюшкой, что у него растет замечательный сын, прелестная дочка. Он бы мог гордиться ими. Если бы он только видел, как Ксюша старалась на первом занятии, как держалась на льду – у него бы точно дрогнуло сердце. А еще… А еще они часто спрашивают о своем папе. А я каждый раз не знаю, что ответить им. Знаешь, что спрашивают в садике их одногодки? Задают всего один вопрос: “У тебя что нет папы?”. Они все понимают, у них такой возраст, они впитывают любую информацию, как губки. Может Кирилл и должен знать, потому что он их отец, но сейчас больше всего на свете мне не хочется этого делать! Знаешь почему? Потому что…., - и здесь я не нахожу аргументов.
- Прости. Я опять все испортила. Хочешь, до гадалки съездим? Хочешь за мороженным сбегаю? Пломбир в вафельном стаканчике, как ты любишь? Или сварю вкуснейший кофе с ажурной пенкой? – успокаивает, крепче прижимает меня к своей груди, целует в макушку. И мы сидим вот так на полу, пока по ту сторону двери не дает знать о себе Жулик. Жалобно мяукает, словно поддерживает меня в моем минутном порыве страстей. Истерика, когда накатило так, что это нужно выплеснуть, как старый хлам с пятнадцатого этажа, долго лежавший на полке. Который я хранила, копила, считая, что когда-нибудь пригодится, а на само деле, от этого нужно давно избавиться.
- До гадалки зачем? – успокаиваюсь, вытираю слезы. Лучше оставить все как есть, не изобретая велосипед. Тем более у меня роль… Точно, роль и как я могла об этом забыть.
- Рит, кажется я буду сниматься в кино.
Она звонко рассмеялась.
- Это что? Шутка такая?
Смотрю на нее заплаканными глазами.
- Нет Рит, я говорю серьезно.
- Тогда чего мы тут расселись? Это событие нужно срочно отметить! Да Жулик? Продолжая сидеть на полу, Рита стучиться в дверь. – Тук-тук Жуля. Сначала поплачем, потом отпразднуем.
Глава 42
Кирилл
Я помню, как завести свою тачку, я помню, как завязать галстук…, я все это помню. Но я не помню родных, близких, их имена. Словно лет двадцать вычеркнули из моей жизни.
Сначала думал, что все вернется на свои места, когда увижу мать, затем буду рассматривать семейные фотографии, но нет. Ни единого намека, лишь только маленькая статуэтка и голос, который сейчас я считаю своим бредом, причем блондинка тоже так считает.
Мне сложно называть ее по имени. И с каждым разом делать все сложнее, и сложнее. Она звонит с утра, весело щебечет, что отправится в солярий, сможет приехать только к вечеру, а я ей равнодушно отвечаю: «не приезжай».
Скорей всего именно после этих моих слов, она примчалась, как потерпевшая, совершенно забыв о своих важных делах.
- Что случилось милый? - спрашивает с интересом, заглядывая в глаза.
Человек не понимает, это все равно, что объясняться с фарфоровой вазой, которая стоит у матери в гостиной.
- Я же сказал не приезжать.
- Кир! Как ты можешь…, - выбегает из гостиной вся в слезах. Эти ее постоянные истерики, слезы, (потому что не по ее, потому что не так как ей нужно) не трогают совсем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А я продолжаю ворошить свою память, хочу вспомнить все. До последней мельчайшей детали. Постоянно об этом думаю. Перебираю имена в случайном порядке: «Саша, Маша, Даша, Паша….», - ничего не получается. Глупая затея, а ведь доктор говорит, что у меня не самая последняя стадия амнезии.
Моя мать постоянно ходит с вознесенной вверх годовой, будто ей все должны штуку баксов. Иногда это немного напрягает.
Сегодня она впервые появилась на кухне. По слухам она никогда не заходит туда, где суетится персонал, работают слуги. Да, это ее появление все равно, что боги спустились на землю с Олимпа. Я же наоборот не могу есть за длинным, хорошо сервированным столом и слушать ее нотации. К примеру, после моей аварии она усилила охрану, приказала наставить камер там, где это совершенно не нужно.
- Излишняя безопасность не помешает. И дорогой сын, ты должен быть немного повежливее с Альбиночкой.
- Я ничего ей не должен, - мой резкий тон явно не нравится матери. Она смотрит на меня, а я смотрю на нее, на ее гладком, ухоженном лице нахожу пару черт, принадлежащих мне тоже, обращаю внимание на ее шикарное грифельного цвета платье эксклюзивного кроя и думаю, что может она хотела, чтобы у нее родилась дочь? Постоянно так за нее заступается, носится с этой Альбиночкой, как с дитем малым.
- Ты изменился дорогой сын, сам на себя не похож, - продолжает она. - Не ужинаешь со мной, не посещаешь светские мероприятия.
Пропускаю ее реплику мимо ушей.
- Поеду сегодня до Джексона, кажется он мой друг.
- Джексон всегда мне не нравился, - ее тон холодеет.
Беру со стола ключи от авто, встаю с барного стула и спешно покидаю место, где всегда пахнет чем-то вкусным.
Она кричит мне вслед что-то типа: «Вернись немедленно!», но я слишком быстро пересекаю столовую, лавируя между длинным столом и рядом стоящей тумбой-баром. Я же должен все вспомнить! Почему этого не хочет Альбина? Почему этого не хочет моя собственная мать.
* * *
Это оказалась просторная холостяцкая квартира. Нет, даже не просторная, точнее пустая. Все что я мог увидеть в комнате с большими окнами, светлыми стенами и высокими потолками, так это диван, стол, пара черно-белых фоток на стенах и небольшой коврик, похожий чем-то на шкуру убитого медведя.
Джексон встретил меня с заспанным лицом, в трусах-боксерах и такой же помятой, как его лицо белой майке. Но когда он наконец-то продрал глаза, я заметил что они у него слегка узковатые. Странное чувство видеть лучшего друга впервые в жизни.
- Пива хочешь? - спросил он прямо с порога. Мы проходим на кухню, где в раковине гора грязной посуды, на столе остатки китайской еды.
Джексон подходит к холодильнику, достает жестяную банку, одним движением руки открывает и быстро опустошает ее.
- О! Хорошо пошла! – сжимает в руке банку и выкидывает в набитое до отказа ведро с мусором.
Обращаю внимание, что на левой руке у него татуировка. Лицо девушки с длинными волосами. Он улавливает мой взгляд и быстро произносит:
- Ты себе такую же хотел сделать.
- Теперь не хочу.
Он идет за второй банкой. Отодвигаю в сторону белые пластиковые контейнеры, в которых когда-то была еда и, расстегнув верхнюю пуговицу пиджака сажусь за стол.
- А ты чего в такую рань?
- Скоро обед, так что не рано.
Он заливисто рассмеялся.
- Ну ты брат даешь. Видать хорошо тебе досталось, кстати я очень удивился, когда мне сказали, что ты в аварию попал, - он берет еще одну банку из холодильника и садится напротив меня.
- Это почему? Теперь я могу рассмотреть более детально. Широкие брови, высокие скулы, белоснежная улыбка и русые волосы, которые продолжают торчать в разные стороны.
- Потому что ты не попадаешь в аварии. Ты круто гоняешь. Дизель со своим форсажем нервно курит в сторонке.