о бумагах, присланных ему императором и майнцским архиепископом, а также о своем «суждении». Он говорит о том, каким бесчестным путем Пфеферкорн добыл его документ и воспользовался им для пасквиля, заключающего не менее 34 лживых мест. «Глазное зерцало» написано в тоне, с полной силой отражающем справедливое негодование честного человека, которому негодяй подставил ногу. Прежде, чем раскрыть низости Пфеферкорна, он заявляет: он не откажется воспользоваться принадлежащим ему правом требовать удовлетворения другим путем, ибо пасквиль Пфеферкорна заслуживает уголовное наказание, которого ему не избежать; Пфеферкорн призывал подданных государства к мятежу и волнению против начальства, чтобы принудить последнее преследовать евреев; это преступление, наказуемое смертью через палача; пусть же потребует его к себе уголовный суд пли же (что, по-видимому, хотелось Рейхлину) «пусть он предстанет перед твердым, честным, мудрым, законным и справедливым заседателем священного и тайного вестфальского судилища». Уголовные судьи должны были сделаться, в некотором» роде, защитниками Талмуда.
Более всего Рейхлина возмущало обвинение его в защите Талмуда за деньги. Со справедливым возмущением он, поэтому, заявляет: в течение всей моей жизни я не получал либо от евреев, либо ради них ни копейки, ни золота, ни серебра, ни креста, ни медали; «и кто, покушаясь на мою честь, писал или говорил иначе, тот лжет, как негодный, бесчестный злодей, хотя бы он и носил благочестивую личину картезианского монаха». Это был чувствительный укол по адресу императорского духовника, обвинившего его в том, что он писал золотыми чернилами. Не менее возмутился Рейхлин за пренебрежение к его еврейским познаниям, в особенности за обвинение, что он не сам составил свою грамматику. Его защита евреев также отличается достоинством. Негодяй Пфеферкорн упрекнул Рейхлина и в том, что он изучал еврейский язык у евреев и, следовательно, сносился с ними, что запрещается каноническими законами. На это Рейхлин отвечает; «Крещеный еврей пишет, что божественный закон запрещает сноситься с евреями; это неправда; каждый христианин может стоять с ними на суде, может у них покупать, может им дарить и давать что-либо; бывают случаи, что христианин и еврей вступают сообща во владение имуществом; с ними можно разговаривать и можно учиться у них, как это делали св. Иероним и Николай де-Лира; и, наконец, христианин обязан любить еврея, как своего ближнего; все это основано на законах». В «Глазном зерцале» имеются в разных местах и колкие остроты. Пфеферкорн объявил, что еврей устроен по образцу дьявола. Рейхлин отвечает: истинная философия другого мнении об этом; если же это правда, то нечего удивляться, почему Пфеферкорн насобирал столько лжи, ибо он причастен дьявольской природе и питался дьявольским молоком. Рейхлин без обиняков бросил ему в лицо обвинение: он, Пфеферкорн, очень мало понимает по-еврейски, и в своем юдофобском пасквиле он не привел ничего, что не было бы ранее написано по-латыни, за исключением указания, что евреи исповедуются перед курами и рыбами; это и есть сокровище науки, которое он подарил христианской церкви.
Между тем в некоторых пунктах Рейхлин был неправ относительно Пфеферкорна. Он утверждал: Пфеферкорн издал свое «Ручное зерцало» с исключительной целью заработка: так как он убедился, что его еврейские книжицы всем надоели, и он, изверг, уже не мог больше писать о евреях и зарабатывать этим деньги, как раньше, то он задумал завязать ссоры с христианами, чтобы иметь новый «материал для приобретения денег: ибо он на мой счет заработал больше гульденов, чем Иуда на Спасителе — серебренников». Но нет! Не деньги только и не легкомыслие побудили Пфеферкорна клеветать на евреев и Рейхлина, а ненависть и чувство мщения к первым и самозащита от второго. Ибо, как ни уверяет Рейхлин в своем «Глазном зерцале», что он в посланном императору суждении не задел Пфеферкорна, это просто самообман. Пфеферкорн, во всяком случае, был вызван и подвергся нападению; но, так как он в этом споре употребил в дело грубые кулаки и забросал грязью столь высокопоставленного и высокообразованного человека, последний имел право раздавить его своими тяжкими ударами.
Можно себе представить, какую сенсацию произвело «Глазное зерцало» Рейхлина на немецком языке, когда оно появилось ко времени открытия франкфуртской ярмарки, где собирались тогда тысячи людей, в эпоху, когда гласность еще не существовала и каждый готов быль с полным вниманием выслушать скандальную историю. Факт, что такой прославленный муж, как Рейхлин, принадлежавший к высшей чиновной аристократии, пригвоздил к позорному столбу юдофоба, как клеветника, лжеца и негодяя, был такой новостью и неожиданностью, что читатели терли себе глаза и спрашивали, не спали ли они до этого момента. Евреи хватались за книжку Рейхлина еще с большей жадностью, так как впервые столь благородный муж выступил за них с веским словом и заклеймил именем клеветы столь часто повторявшееся обвинение. Они ликовали, что, наконец, нашли защитника, и благодарили Бога, что он не оставил их в нужде. Кто станет осуждать их за то, что они деятельно распространяли произведение Рейхлина?
Но больше всех позаботились об этом распространении мракобесы из кельнской шайки. Как только Петр Мейер, один из самых невежественных и бесстыдных проповедников (во Франкфурте), получил экземпляр и за обильным завтраком вместе с Пфеферкорном прочел несколько мест, он закричал: «К чёрту это! К чёрту это!». Он считал себя комиссаром майнцского архиепископа и запретил книгопродавцам продавать «Глазное зерцало». Но почти весь майнцский капитул, почти все каноники были больше гуманисты, чем христиане, и потому почитатели Рейхлина. Они и другие друзья Рейхлина повлияли в его пользу на архиепископа Уриела, так что последний отменил запрещение, как меру, которая вовсе не была делом его рук. Происшествие это вызвало шум, и «Глазное зерцало» еще больше требовалось, раскупалось и читалось. Со всех сторон, из ученых и неученых кружков, Рейхлин получал поздравления и выражения радости по поводу того, что он так сильно и мужественно отделал бесстыдного Пфеферкорна и скрывающихся за ним пособников.
Только те сотоварищи Рейхлина, которые создали себе по образцам языческой литературы искусственный Олимп, с высоты которого они, презрительно пожимая плечами, смотрели вниз на грязную деятельность церковников, на самое христианство и в меньшей мере на Талмуд, эти слабодушные сверхумницы, Эразм Ротердамский, каноник Мутиан Готский, богатый и ученый патриций, Пиркгеймер в Нюрнберге, только они самодовольно порицали выступление Рейхлина против полуеврея Пфеферкорна в защиту презренного Талмуда. Чувственные эгоисты, они сибаритствовали, наслаждаясь возродившимся образованием, но не в состоянии были с его помощью повлиять на преобразование испорченных церковных и общественных отношений. На своих тайных собраниях и пирах они осмеивали христианство с его Богочеловеком и церковь с её наместником и попами, как фантазию и обман. Но перед