Кут великого кагана Модэ. И теперь я понимаю, что Тенгри зол на меня, но он простит меня, как прощают родители нашкодившее дитя, – и, резко повернувшись ко мне, вытащив из колчана стрелу и встав напротив меня на колени, торжественно произнес:
– Великий каган! Прими мою верность и верность всего рода идель. И если кто из моего рода нарушит клятву, пусть огненная стрела Тенгри поразит его и его дух никогда не пополнит небесную конницу Небесного Отца, а попадет на суд в подземный мир Эрлика.
Сказав это, он поцеловал наконечник своей стрелы и протянул мне. Я взял стрелу и положил его в лежащий рядом колчан, предварительно интуитивно вытащив из него все охотничьи стрелы. Сакман удовлетворенно кивнул и сел рядом со мной, став очень разговорчивым. Я смотрел на него и удивлялся его резко преобразившемуся настроению, буквально минуту назад бывшему мрачнее некуда и думал, что он действительно ничего не понял и серьезно уверен, что я, то есть в этом теле, дух Модэ? Хотя может быть. Чтобы я понял, расскажи мне какой ученый формулу из квантовой физики? Только то, что означает слово «формула». Наверное, это то же самое для него.
– Ты идешь в набег на дахов? – сбил меня с мысли Сакман.
– Да, – ответил я ему.
– А зачем? Они были союзниками и переданные ими в мощь римляне хорошо послужили тебе.
– У дахов еще восемь тысяч римлян и они мне нужны для того, чтобы строить города и мосты через реки Талас, Шу, Или и через эту, – показал я рукой на протекающую мимо Сырдарью, – ведь жить в городах кочевники не хотят и строить мосты не умеют.
– Пока не умеем. Но мы можем научиться и будем строить.
«Ага, научитесь вы. Даже через две тысячи лет дома вашим потомкам будут строить узбеки и таджики» – но вслух ответил:
– Еще мне нужно много кузнецов. Думаю скоро война с ханьцами и нужно скорее приготовить оружие, которое защитит моих воинов от стрел их самострелов.
– Но если ты объединишь все племена Великой степи, то ханьцы будут не страшны. Для этого нужно только сместить Кокана. А сейчас вся Степь поет о твоей великой победе над ханьцами и гунны Кокана перейдут к тебе.
– Ну, посуди сам, Сакман. Сколько сейчас канглы? Где-то четыреста тысяч. И выставить смогут не больше восьмидесяти тысяч воинов. А усуни? Они соберут самое большее семьдесят тысяч. А сейчас, после начавшейся войны среди усуней их стало еще меньше. Больше всего сейчас гуннов. Но сколько их останется после войны между мной и Коканом? Все племена и роды саков, гуннов, канглы, динлинов, усуней и аланов могут собрать не больше тридцати туменов воинов. Когда, как только ханьцы и только на своих северных границах у Великой стены разместили больше трехсот тысяч солдат. А сколько врагов вокруг еще? Сарматы на западе, сянь-би на востоке, Хорезм, тохары и дахи на юге. Даже согдийцы, после того как окрепнут, могут стать нам врагами. Потому я хочу сохранить как можно больше жизней воинов кочевого народа.
– Тебе может не хватить пятнадцати тысяч, которые ты ведешь на дахов. Если пожелаешь, через три дня я приведу тумен канглов рода идель и пять тысяч аланов, вожди которых гостят в моем ауле в дне перехода отсюда.
«Ах ты, хотел убить меня, а потом уничтожить оставшуюся без командующего армию. Да ведь могло же выйти у него», – подумал я.
Но Сакман, словно прочитав мои мысли, сказал:
– Я собрал воинов идель и аланов, так как думал, что ты идешь войной на меня. Но узнав, что ты ведешь свое войско на дахов, я приказал своим отойти на север, а сам остался, чтобы…
– Ну ладно, – перебил я его, – кто прошлое помянет, тому глаз долой. А сейчас давай найдем наших лошадей и поедем в мой лагерь. У меня есть подарок для тебя.
– Каган, посидим еще немного. В нашу сторону уже едут твои воины, которые ищут тебя.
Я прислушался и действительно вдали слышны были голоса и похрапывание лошадей.
* * *
Гай и десять выехавших с нами из Тараза центурионов двинулись верхом навстречу приготовившимся к бою легионам. Но увидев, что к ним приближаются воины в доспехах римских офицеров, все восемь тысяч легионеров расслабились. Вообще интересно и очень завораживающе было видеть, как сотни манипул легионеров синхронно разворачиваются в боевом порядке, а затем, почти также синхронно, ряд за рядом, облегченно вздыхают и опускают свои прямоугольные щиты.
Мои центурионы смешались в толпе десятков вышедших им навстречу римских офицеров. Примерно через полчаса из толпы выехал Гай и устремился ко мне, подстегивая ударами коня.
– Царь, легионеры согласны принять твое предложение, – сказал он приблизившись.
– Ну еще бы, – и не спеша направил своего скакуна к шеренгам римлян, приказав жестом руки не следовать вождям за мной. Рядом поехал только Гай.
Проехал мимо центурионов, сгрудившихся толпой, приблизился почти вплотную к ровным рядам легионеров. С минуту проехал вдоль первой шеренги, всматриваясь в суровые лица римских солдат. Все молча смотрели на меня, но почему-то отводили взгляд, когда я обращал на кого-то из них внимание. Казалось, что даже природа замолчала, перестав поднимать маленькие песчаные торнадо.
Я снова проехал вдоль рядов легионеров развернув скакуна и остановился в метре между ними и собравшимися центурионами.
– Меня зовут Богра, – сказал я на латыни и, увидев удивленные лица стоящих передо мной легионеров, продолжил.
– Я правитель гуннов и всех жителей Степи, называемых вами скифами. Мне известно, какие вы храбрые и умелые воины. Когорты ваших товарищей уже защищали мой город и с их помощью я смог одолеть армию страны Серес. И я хотел бы иметь таких воинов у себя еще больше. Поэтому я предлагаю вам пойти служить ко мне и за вашу верную службу вы получите возможность строить на подвластных мне землях города, заводить семьи и жить по своим законам в мире с моим народом. Если же откажетесь, – подождав несколько секунд, продолжил, – вы можете уходить на запад, к границам своей родины.
Я взглянул на них, все продолжали молчать. Смотрел на их лица и как будто читал их мысли, понимал, о чем они думают. Им тяжело было сделать выбор. Принять мое предложение – это навсегда отказаться от последней надежды вернуться в Рим, отказаться – это почти наверняка потерять жизнь, если и не сейчас от рук стоящих напротив скифов, то от парфян точно.
Все молчали. Тут стоящий передо мной пожилой