Читать интересную книгу Ангел из Галилеи - Лаура Рестрепо

— Пойдем, — сказала Офелия. — Нам тут нечего делать. Вернемся в город.

— Пока нет, — возразила я, полная решимости любой ценой добраться до розового дома, потому что была уверена, что смогу найти там моего ангела. Я знала, что беспорядки в квартале происходили из-за него, и собиралась забрать ангела к себе, хотя бы на какое-то время, пока пройдет опасность.

— Не делай этого, — посоветовала мне Офелия. — Ситуация здесь не наладится за несколько дней, а что будет с тобой, когда развеется наваждение?

С болезненной откровенностью я ответила, что это не временное наваждение, а любовь на всю жизнь, но, по мере того как мы поднимались по склону Нижнего квартала, покинутого даже собаками, где не осталось ни одного целого стекла, я чувствовала, что меня все больше пригибает к земле, словно я тащу на спине гигантский мешок. «Это меня угнетает непомерный груз моей странной любви, — призналась я сама себе, — и не знаю, сколько еще я буду в состоянии нести его».

Придя в дом Ары, мы увидели, что дверь распахнута и хлопает от порывов ветра.

— Ара? Сеньора Ара!

Никто не ответил, но нам показалось, что мы услышали внутри легкие шаги, словно принадлежащие ребенку или гному.

— Орландо? Орландо!

Никакого ответа.

— Именем всемогущего Бога! — театральным голосом закричала Офелия. — Если там кто-то есть, скажи, кто ты.

Опять молчание. Теперь и шаги перестали звучать, так что мы шагнули в наполненный тенями дом, осторожно обходя большие темные предметы. Пахло остывшей печкой, радио было выключено, из-за чего в воздухе повисла необычная тишина.

Как и предсказала знакомая Марухиты, внутри мы не встретили ни души. Патио, корыто, койка Ары — раньше все это было наполнено для меня его присутствием, а теперь вещи застыли передо мной неуклюжие и бесполезные, словно смирившиеся с тем, что их покинули.

— А шаги? — спросила Офелия. — Если тут никого нет, чьи шажки мы слышали?

— Воспоминаний, которые сбежали через окно, — ответила я, и мне показалось, что именно в этот конкретный момент заканчивается мое короткое и насыщенное прошлое с ангелом и начинается длинное и пресное настоящее без него. Пустота грызла меня изнутри, но в то же время, если быть честной, на самом деле я испытывала тайное облегчение, и мозги у меня сразу немного прочистились.

Я на ощупь добралась до ящика с тетрадями, полная решимости присвоить их, забрать с собой, потому что они принадлежали мне, они были написаны для меня, несли память о моей любви. Я буду хранить их у себя дома до тех пор, пока не смогу опубликовать, я буду читать их каждую ночь, чтобы понять значение каждого слова, сказанного и несказанного.

Мои руки легли на замок — он был открыт. Я подняла крышку и стала шарить внутри, ощупывая черное пространство, но ничего не нашла. Пядь за пядью пальцы проходили сквозь пустоту, каждый нерв был напряжен, уже потеряв надежду прикоснуться к бумаге. Ничего. Чтобы окончательно убедиться, я проделала все еще раз с точно таким же результатом — ничего.

В отчаянии я села на крышку, пытаясь осознать случившееся: записи украли и в этот самый момент неподалеку отсюда падре Бенито, наверное, сжигает на костре пятьдесят три тетради, а может, усатый полицейский, составив протокол, отправляет их в участок, расценив как подрывной материал. Так что я предалась самобичеванию, ухватившись за свое чувство вины, словно за плеть-семихвостку. Почему я не увезла их раньше? Только мне, мне одной повезло натолкнуться на подобное сокровище, и я не позаботилась о нем, пренебрегла им, будто мне дано находить такие чудеса на каждом углу.

Итак, тетрадей больше нет, словно они были выдумкой и никогда не существовали. Как не существовало ни жителей квартала, ни ангела, ни Орландо, ни совета. Персонажи и события последней недели моей жизни исчезли, как рассыпается чудесная картинка, на краткий миг сложившаяся в калейдоскопе, как невольно стирается текст из памяти компьютера, если нажать не на ту клавишу.

Мы вернулись в джип Гарри, но казалось, кто-то побывал, какой-то сумасшедший дворник, сметающий все на своем пути. Марухиты де Пелаэс в машине не было. Может, она испугалась? Может, убежала домой, чтобы покормить животных? Может, ее увезла полиция?

Сначала мы робко звали ее, и крики наши неслись вверх по улице и возвращались, преследуемые собственным эхом, мы вновь звали ее жалкими голосами. Но никто нам так и не ответил. Мы хотели спросить о ней у сеньоры в шали, но та не отворила нам дверь. Так, видно, было суждено: в тот день Галилея отказалась открыться мне.

Придя в «Звезду», я уже мало на что надеялась, точно зная, что вирус распространился повсюду. И не ошиблась. Я нашла лавку запертой на замок. Из-за того, что окна ее были наглухо закрыты ставнями, она изменилась до неузнаваемости, словно потеряла свое лицо. Я стала толкать дверь, хотя знала, что ответа не получу.

Возвратившись в машину, я заметила на полу что-то синее и наклонилась, чтобы поднять то, что там лежало. Это был бархатный плащ, только он и пожелал остаться, стать исключением, подтверждающим общее правило моего миража.

Я пошла по улице, держа плащ в руке. Начал накрапывать дождь. И я обрадовалась спасительным каплям, падавшим на раскаленные угли моей тоски. Что приходит с водой, с водой и уходит, сказала я себе, и пустой отзвук пословицы вдруг дал мне объяснение.

Внизу за моей спиной расстилался город, с такого расстояния казавшийся онемевшим и умиротворенным, а передо мной поднимался непроницаемый, окутанный клочьями тумана склон, который, возможно, прятал и охранял моего ангела, его людей и его историю, которая за эту бесконечную неделю стала и моей тоже.

Мокрый ветер, прилетевший от эвкалиптов, принес мне блаженное ощущение покоя и прошептал на ухо краткое послание: Ты никогда не будешь с ним, и уже незачем тебе любить его, а ему тебя.

Я поняла и приняла. Важно не быть с ним рядом, а дать ему свободу, чтобы он спасся, чтобы выжил. Чтобы смог выполнить ту миссию, ради которой явился, какой бы она ни была и какой бы непостижимой ни казалась мне. Я знала, что сегодня — день прощания, но не чувствовала боли.

Беги, возлюбленный мой! Я хотела прокричать эти слова, последние из Песни Песней, которые не слышала с тех пор, как мой дедушка-бельгиец читал мне Писание, и которые теперь возвращались в память.

Голос Офелии помог мне очнуться.

— Надо что-то делать, — сказала она, произнеся фразу, которую чаще всего говорят в этой стране, когда несчастье случилось и делать уже нечего.

— Например?

— Не знаю, что-нибудь. Я говорю о сеньоре Аре и ее сыновьях, которые наверняка попали в непростое положение, но это касается и тебя тоже, ведь я вижу, что тебе плохо.

— Со мной все нормально. Для меня эта история завершилась. И с ними тоже, они сами знают, как защитить себя.

— Тогда поедем отсюда, пока не промокли до нитки, да и комендантский час скоро начинается.

— Да, поехали.

~~~

Но ни одну неделю бытия нельзя отменить указом или стереть из жизни, как текст из памяти компьютера. А уж менее всего эту — святую и наполненную грезами, которая закончилась в ночь на понедельник, но так сильно отразилась на остатке моих дней. Тут уж ничего не поделаешь: нельзя сделать ни шагу, не оставив следа.

И в тот понедельник, оставляя следы во мне и в других, мой ангел покинул свой родной квартал Галилею, для того чтобы пройти пешком через земли, простирающиеся между высокогорьем Крус-Верде, где хозяйничали герильерос, и спокойным и теплым Ла-Уньоном, воспламеняя и увлекая за собой толпы, для того чтобы окончательно исчезнуть на пересечении Рио-Бланко и Рио-Негро. Это был потрясающий финал. По свидетельствам одних — а таких нашлось очень много, — он погиб жестокой смертью от рук военных или тех, кто с военными сотрудничал, а по свидетельству других — таких оказалось еще больше, — он в буквальном смысле вознесся на небо.

Теперь, когда все, что связано с ним, разложено по полочкам и получило свои названия, эти шесть месяцев — потому что ровно столько длились его скитания — названы эпохой публичной жизни. Это время было самым славным в истории моего ангела, и оно совпало с самым трудным периодом моей беременности.

Но для того чтобы двигаться в хронологическом порядке, я должна вернуться к началу конца, механизм которого был запущен в Галилее той ночью, когда комендантский час заморозил ее улицы, хотя остальной город как ни в чем не бывало жил в вялом ритме выходного дня.

Я оставила свою подругу Офелию у ее дома и возвращалась к себе в тот час, когда в семьях пьют кофе с молоком и дремлют перед телевизором. Светофоры седьмого шоссе добросовестно чередовали зеленый, желтый и красный, несмотря на то что редкие автомобили игнорировали любой цвет, когда вдруг на уровне Пятьдесят девятой улицы меня посетило озарение, внезапное и ужасное, выдернув из сентиментальных грез, которые убаюкивали меня. Хоть мне и было удобно думать, что некоторое время назад под начинавшимся дождем я приняла хладнокровное решение забыть о своей любви, это не было правдой. Самая что ни на есть настоящая правда разворачивала ситуацию на сто восемьдесят градусов, потому что это он оставил меня — гораздо раньше, чем я его. Ведь на самом деле ангелом никто не манипулировал — ни я, ни Крусифиха, ни парни из С.Ф.А., никто. Он не принадлежал никому из нас, даже Аре, и не мы были ему нужны, а мы, каждый по-своему, цеплялись за него. Это было больно сознавать, но вряд ли стоило обманывать себя: его судьба никогда не находилась в моих руках, ни раньше, ни позже. Только он сам знал свои пути на этой земле, и я не служила тут конечной целью, моя воля мало что значила.