— Не плачь, — нежно стер влагу с щеки большим пальцем. — Это всего лишь сон.
Она застыла, будто примерзла к месту, боялась пошевелиться. Это прикосновение было совсем отличным от всех тех, что были между ними до этого момента. Словно поняв это, он поспешил отстраниться, отходя к креслу, стоящему подальше от кровати.
— Я посижу здесь, пока ты не уснешь, — спокойно произнес и хотел было сесть, как увидел то, что лежало на сидении. — Канделябр? — смех просочился в его голос. — Серьезно? И многих врагов ты собиралась им убить?
Нежность и сентиментальность момента растворились в воздухе, сменяясь знакомым раздражением.
— Столько, сколько получится, — прошипела. — Возможно, мой уважаемый наставник найдет лучший способ самозащиты в стенах этой небольшой комнаты?
Бросила вызов. Гавейн, принимая его, озорно улыбнулся. Он сделал пару шагов к камину, наклоняясь и беря что-то длинное и, видимо, тяжелое.
— Кочерга? — так же озорно спросил одновременно с тем, как к Трине пришло осознание: она снова проиграла.
— У меня не было времени разыскивать что-то получше, — скомкано оправдалась. — Ты грозил ворваться в любую минуту.
Он понимающе кивнул, потянувшись рукой к голенищу сапога. Через мгновение в его руке блеснул маленький клинок.
— Держи, — протянул ей. — Положи в тумбочку или под подушку — неважно. Важно, чтобы он всегда был у тебя под рукой.
Снова в роли наставника.
— Спасибо, — искренне поблагодарила, — у меня уже есть кинжал. Я купила его на рынке…
Гавейн вновь улыбнулся.
— Что ж, тогда два лучше, чем один. Тот, что купила, покажешь мне завтра, я должен на него посмотреть.
— Спасибо, — кивнула, не зная, что еще сказать..
На минуту в комнате повисла тишина, которая грозила стать неловкой.
— Мне… Мне уже лучше, — осторожно произнесла. — Прости, что разбудила тебя.
Он бегло взглянул на нее, отрываясь от нарочитого разглядывания комнаты, в которой уже бывал.
— Мне уйти? — простой и спокойный вопрос.
Нет. Нет, она не хотела этого.
Щеки снова залились краской, заставив опустить голову вниз. И тут же краснота ее смущения стала еще ярче. Она же стояла перед ним в одной сорочке! Хвала Верховным, что сегодня она выбрала красный шелк вместо полупрозрачного белого.
— Если ты хочешь, я уйду, — он сделал шаг ближе к ней. — Но если ты стыдишься, знай: в кошмарах нет ничего постыдного, — он оглядел ее медленно, отмечая, как она прячет глаза и теребит тонкую шелковую ткань. — Как и в твоем виде.
Она решилась поднять глаза.
— Разве леди положено появляться перед рыцарем в таком виде?
Его губы дрогнули, будто он пытался подавить смешок.
— Но ты не леди, так ведь? — озорство и веселье во взгляде.
Трина вспыхнула.
— Но я и не….! — воскликнула, но Гавейн перебил ее, подняв руки.
— У меня и в мыслях не было такого! Я никогда бы так не оскорбил тебя, — примирительно и поспешно произнес. — Никогда.
Трина кивнула, опять не зная, что сказать, и отворачиваясь, чтобы не увидел, как больно задели его слова.
Но он, должно быть, почувствовал.
— Трина? — осторожно позвал. — Трина, я не хотел тебя обидеть.
— И все же обидел, — ровно произнесла. — И мы не на тренировочном поле, не так ли? Разве ты не должен хотя бы звать меня леди, даже если таковой не считаешь? Рыцарям разрешено забывать про вежливость? Да, я родилась в деревне далеко от королевского дворца, меня не учили манерам и я вообще не знаю, как мне следует себя вести здесь, но я ничем не хуже вас, сэр Гавейн. Пусть даже вы и принц, — последние слова она не говорила, а почти выплевывала, давая клубку эмоций в груди, расплетаясь, вырваться наружу. Особенно подчеркивая титулы, чтобы указать на свое пренебрежение к ним. Такое же, каким он одаривал ее.
Он сделал еще один шаг по направлению к ней.
— Я называю тебя по имени не потому, что не уважаю, — мягко.
— Почему же тогда? — выпалила, нападая.
Он покачал головой, как если бы не желал отвечать.
— Так я и думала, — заключила победно.
— Я называю тебя по имени, — устало повторил, — потому что ты вошла в круг Артура. Ты стала близка нам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Стала близка. От этих слов в животе что-то будто перевернулось.
В памяти услужливо возникло имя, обращение: «Бриенна».
— Как Бриенна? — выдала, не успев себя остановить.
Он не был удивлен.
— Я догадывался, что ты слышала, — произнес лишь.
Ей стало стыдно.
— Прости, я не хотела, я только…
— Шла в библиотеку, — кивнул.
— Откуда ты знаешь?
— Я слышал шаги тогда в коридоре, видел свет в окнах. Все были на пиру, и только ты поспешно его покинула.
— Но как ты… Ты же был с ней и не мог…
— Я рыцарь, Трина. Я замечаю и знаю многое.
Она смущенно посмотрела на него.
— Почему ты не спросил у меня тогда, была ли это я, действительно ли слышала?
— А какое это имеет значение? И что важнее, сказала бы ты правду?
Трина потупилась.
— Не знаю. Я не люблю лгать, но мне было бы ужасно стыдно…
— Не важно, — прервал. — Уже глубокая ночь, а завтра очень насыщенный день. Леди должна выглядеть на празднике свежо и энергично. Поспи.
Леди. На сей раз без издевки.
— Ты останешься? — осторожно, с надеждой.
Короткий кивок.
— Я побуду здесь, пока ты не уснешь, как и сказал.
— Почему ты делаешь это? — не понимая.
Его взгляд встретился с ее, синие глаза прожигали насквозь, смотрели в душу.
— Потому что очень хорошо знаю, что такое кошмары.
***
Гавейн не стал отвечать на вопросы, что значили его последние слова. Разочарованно, но с пониманием Трина кивнула и на удивление послушно отправилась в кровать, сказав, что он прав и ей нужно отдохнуть перед праздником, ведь король, наверняка, запланировал очень многое.
Гавейн знал, что так оно и было. Белтайн был важен для народа, и его всегда отмечали с размахом.
Ему бы и самому не мешало отдохнуть, но он уже давно привык обходиться лишь парой часов сна — несколькими часами, если повезет. И дело было не только в жизни воина и рыцаря, которую он вел.
Когда Гавейн сказал, что хорошо знает, что такое кошмары, то совсем не лгал. Они мучили его с самого детства, превращая ночи в пытку, которая иногда казалась бесконечной.
Если быть точнее, они приходили почти каждую ночь с того самого дня, когда отец впервые взял его с собой на казнь. До тех пор, пока он не стал достаточно взрослым и сильным, чтобы справиться с этим. С мальчиком, которым он был. С собой.
В тот день было холодно, промозгло, а с неба лил сильный дождь. Гавейн плотнее кутался в меха, стараясь не дрожать: пусть только он посмеет, и отец будет очень недоволен. Ему было всего шесть, но короля Лотиана это не волновало: наследник его престола должен был быть сильным и стойким с малых лет, а еще должен уметь принимать неприятные решения и мириться с видом крови, отрубленных голов и сожженных тел.
Но Гавейн не хотел мириться. Не хотел стойко смотреть с балкона замка на человека, которого пара рыцарей тащили по сплошь покрытой мокрой грязью площади к помосту в центре. Человек был стар и выглядел немощно, его плечи сотрясались от рыданий, а горло надрывали крики — он громко пытался донести до короля, что не делал, не совершал преступления. Но король был глух, как и толпа, плотнее сжимающая кольцо вокруг помоста. Предвкушение овладело ими, оно разливалось в воздухе. А еще — страх. Но, как ни удивительно, его было меньше.
Пытаясь понять, какие из чувств владеют, отцом, Гавейн решился взглянуть на него. Сжатая челюсть, глаза сверкают, лицо напряжено. Нравилось ли ему зрелище или он боролся с самим собой, чтобы совершить наказание, понять было невозможно. На секунду король оторвался от разглядывания площади и посмотрел на сына: «Не смей отводить глаза». Приказ. «И не дрожи, как щенок суки».
Взгляд Гавейна невольно переместился на мать, которая лишь нежно улыбнулась и протянула руку. Он не решился взять ее, боясь разозлить отца, но подошел ближе и встал рядом. Вновь обратил внимание на площадь, где голову пленника уже уложили на пень.