Подростком мне нравилось тусоваться здесь. Огромное пространство со скошенными потолками и четырьмя большими окнами в крыше было классным местом для времяпрепровождения. Глядя сейчас на сына, который бродит по комнате, вижу в его глазах волнение.
— Как думаешь, я мог бы поставить здесь телескоп? — спрашивает он, глядя через световое окно на затянутое облаками небо.
— Определенно. — Я пихаю сына в плечо, проходя мимо него к стоящему в углу дивану, накрытому простыней, и сдергиваю ее. — Возможно, тебе также захочется сменить обивку на этой штуке, — говорю я, переводя взгляд с дивана в цветочек на его сморщенную мордашку.
— Да. — Он кивает, затем направляется к кровати и сдергивает простыню, покрывающую матрас. — Не могу дождаться, чтобы рассказать об этом папе. Он подумает, что это очень круто, — бормочет он, и я прикусываю язык, чтобы не сказать: «Нет, твой папа, определенно, не подумает, что это круто».
Макс, отец Хантера, вырос в богатой семье. У него никогда не подержанных вещей. Даже когда мы поженились, он настоял, чтобы я продала дом в викторианском стиле, который купила по окончанию колледжа, желая вместо него приобрести недавно построенный дом-клише в районе, где жили все его друзья. Вскоре после этого настоял, чтобы я продала всю свою старую мебель, подержанные вещи, которые покупала и ремонтировала на протяжении многих лет. Тогда я была ослеплена надеждой и любовью, поэтому не задумывалась об этом, но со временем постепенно осознала, что стала уже не тем человеком, которым была раньше. Я превратилась в трофейную жену, живущую в показушном доме, и ни один из нас не обладал настоящим характером.
— Мам, — зовет Хантер, выводя меня из размышлений. Я поворачиваюсь к нему и замечаю в его руке стопку фотографий. — Кто это?
— Это моя мама, — тихо говорю я, подходя к сидящему на кровати сыну, а он протягивает фотографию моей мамы и меня. На ней мы сидим на крыльце, обняв друг друга и улыбаясь в камеру.
— Ты похожа на нее, — задумчиво говорит он. — У тебя ее глаза и волосы.
— Думаешь? — Я гляжу на маму, которая, была примерно моего возраста, когда сделали эту фотографию. Она была красивой, с длинными темно-русыми волосами, большими голубыми глазами и улыбкой, освещавшей целый мир.
— Да. — Хантер кивает, затем смотрит на меня и тихо спрашивает: — Ты скучаешь по ней?
— Каждый день. — Я киваю, забирая у него фотографию. — Ее обнимашки были лучше всех.
Я сдержала подступившие к горлу слезы. Мама с папой погибли в авиакатастрофе, когда мне было пятнадцать. Отец был владельцем и пилотом местной маленькой авиакомпании. Он собирался отвезти припасы мужчинам, которые охотились на медведя на одном из островов, и взял маму с собой. На обратном пути погода испортилась, и их самолет потерпел крушение в горах. Никто не выжил. Вот тогда я и переехала к родителям папы.
— А есть фотографии твоего папы?
Я задумываюсь на секунду, пытаясь вспомнить, говорила ли когда-нибудь с Хантером о своих родителях, спрашивал ли Макс о них, но на ум не приходит ни одного случая.
— Внизу на стене есть несколько. Я тебе покажу. — Слегка наклоняюсь к нему, затем в удивлении замираю, когда он обнимает меня за плечи. — Я люблю тебя, малыш, — шепчу я, не расстраиваясь, когда он не отвечает, но радуясь, что его рука слегка сжимается.
— Я умираю с голоду, — говорит Хантер и хихикает, когда громкое урчание в его животе нарушает момент, и отпускает меня.
— Мы не можем этого допустить, — смеюсь в ответ, вставая с кровати. — Пойдем к Джо. Надеюсь, пицца все такая же потрясающая. Если нет, тебе придется помучиться, но ее съесть, потому что магазин, наверное, уже закрыт.
— Существует ли на свете плохая пицца?
— Полагаю, мы это выясним, — бормочу я, а затем выхожу из комнаты и спускаюсь по лестнице, беру сумочку и направляюсь к двери.
Когда мы добираемся до пиццерии, я обнаруживаю, что за годы отсутствия ничего не изменилось. Владелец, Джо, пожилой кореец, все еще готовит пиццу в подсобке, а его жена Ким все также стоит за кассой, сплетничая обо всем и всех. Пока мы ждем пиццу, Ким болтает без умолку, рассказывая о местных, включая Зака, который, как она мне сообщает, не просто полицейский, а шериф. Женщина также рассказывает, что Зак одинок. Они с Тиной развелись около девяти лет назад, и Зак получил полную опеку над обоими детьми. Я говорю себе, что мне все равно, что Зак больше не с Тиной, но все же чувствую некоторое облегчение, зная, что не придется видеть их вместе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Могу я сегодня спать в своей комнате? — спрашивает Хантер, когда я доедаю третий кусок пиццы и вытираю рот салфеткой.
— Не возражаю, но в доме нужно убраться. Так что, если хочешь спать наверху, мы должны забрать твои вещи из фургона.
— Я их принесу, а потом и все остальное.
— Хочешь разгрузить фургон? — спрашиваю я, совсем не обрадовавшись, что придется таскать вещи наверх по трем лестничным пролетам.
— Да. — Сын снова кивает, забирая половину крышки от коробки из-под пиццы, которую использовал в качестве тарелки и выбрасывая в мусорное ведро.
— Раз хочешь, — соглашаюсь я, сожалея об этих словах спустя час, когда направляюсь за последней коробкой. Руки и ноги устали от непрестанного хождения с багажом вверх по лестнице. В прошлом году я не тренировалась, и сейчас это чувствуется: каждая мышца в теле протестует.
Я останавливаюсь, услышав звук захлопнувшейся двери, и, прижав коробку к груди, смотрю в сторону соседнего дома. По ступенькам спускается красивый светловолосый парень, очень похожий на Зака, а за ним по пятам следует Тина. Пригнувшись, прячусь и наблюдаю, как они садятся в старый пикап, и выхожу из укрытия только тогда, когда отъезжают.
Прожив более пятнадцати лет в раздумьях над усыновлением Сэмюэля, мне должно быть легче видеть детей Зака, но это не так. Я все еще чувствую горечь. Все потому, что дети Зака родились чуть больше, чем через год после Сэмюэля, а это значит, что Тина забеременела вскоре после моего отъезда из города. Так что, Зак не просто начал встречаться с Тиной, но построил с ней семью и завел детей.
Возвращаясь в дом с последней коробкой, думаю, как держаться линии, что определила себе пятнадцать лет назад. Было легко блокировать мысли о Заке, не видя его, но теперь, вернувшись и живя с ним по соседству, будет ли так же легко игнорировать чувства, вызванные мыслями о нем.
***
Схватив с края кровати одеяло и осторожно балансируя Киндл и бокалом вина в другой руке, открываю раздвижную стеклянную дверь в своей комнате и выхожу на балкон. Сегодня ночью, впервые с тех пор, как мы переехали, не было дождя, и я весь день с нетерпением ждала возможности посидеть под звездами с хорошей книгой. Взяв бокал, делаю глоток, затем перевожу взгляд влево. С задней веранды по соседству доносится рок-музыка, и брезжит свет. Интересно, а есть ли балкон в комнате Зака.
Отогнав эту мысль, включаю Киндл и продолжаю теряться в чьем-то «долго и счастливо».
— Шелби.
Я дергаюсь, отчего часть содержимого бокала выплескивается через край и стекает по пальцам. Поворачиваю голову влево, — облокотившись на перила балкона на меня смотрит Зак. В руках стакан, полный темной жидкости, а позади на него льется свет.
— Ты напугал меня до чертиков, — бурчу я, прижимая свободную руку к быстро колотящемуся сердцу.
— Я уже давно здесь стою, — бормочет он, затем делает глоток. — Думал, ты заметишь.
Зак перекатывает стакан между ладоней, пристально глядя на меня, заставляя бороться с желанием поерзать на стуле.
— Когда я погружаюсь в хорошую книгу, мир вокруг меня может рухнуть, и я этого не замечу.
Пожимаю плечами, делая глоток вина, используя момент передышки как предлог, чтобы отвести взгляд, но впервые осознаю, что не знаю мужчину, стоящего напротив. Да, он немного похож на парня, с которым я встречалась много лет назад, но также кажется более напряженным, будто на его плечах лежит вся тяжесть мира. Зак определенно не тот покладистый парень, с которым я встречалась в школе.