Стихи Боброва 1930-50-х гг. по форме становятся как будто более традиционными - а вернее будет сказать, что экспериментальная их сторона уходит вглубь, становится незаметной беглому взгляду. Как и произведения 20-х, почти все они никогда не публиковались - кроме наименее, на наш взгляд, интересной поэмы "Евгений Делакруа". И в последние годы о Боброве не вспомнили: один текст в антологии "Огонька", составленной Е.Евтушенко, три стихотворения в сборнике "В Политехническом вечер новой поэзии..." (М.: Мос.рабочий, 1987, сост. Вл.Муравьев) да еще в репринтной антологии Ежова и Шамурина 16 текстов символистского периода, не дающие о поэте никакого представления. Объяснять такую забывчивость, как это сделал как-то (в частной беседе) Лев Озеров, вечной неуживчивостью поэта, который успел поссориться со всеми, с кем только можно, нам кажется излишним. Скорей всего, виновата просто короткая память.
Д.К.
Из неопубликованного
(РГАЛИ: ф.2554 оп.2)
* * *
По сю пору недостаточно ясно,
Но точней - и быть нельзя;
Что за холод колючий и дикий!
Шарманка моя, шарманка,
Коричневая ручка и чернила:
Немыслимо нам с Вами сыграть ничего
Ни приятнее, ни веселей.
Когда все спокойные рыла
Отдыхают в тепле:
Мое беспокойство - извольте - смыло
Мой профиль на голосе моем.
Только один мог бы, один,
Только один...
Мог бы догадаться: что я и как,
Но он... не знаю, не знаю,
Уж не помер ли милый мой друг.
1916
* * *
Как и чем рассказать это,
Эту гладь, свободу и тоску.
Мне кажется: помнил некогда
Теперь же припомнить. - мне -
Так вот - каждая минута несет
Отдельный отчетливый упрек,
Ясное страстное имя,
Которому имени нет.
Что до того, искренно ли, я ли
Представил себе всего страха боль,
Нет, все пришло сурово и равнодушно,
Я только могу за душой следить.
1917
* * *
Уста кровавы и пламень суровый
Кантемир
Ударится в колокол птица
И мертвая упадет,
И ей отвечает важный,
Отдаленный, глубокий звук.
Не так ли в это сердце,
Вспыхивавшее при огне
Далеких пожаров и криков
И выстрелов ночных,
Теплый, в воздухе со свистом
Стрижом игравший взгляд
Ударяет неистовой
Ласке таинственно рад.
И вот он лежит, как птичка,
В моих жадных руках,
Как месяц, обходит кругом
И тонет в моих глазах,
Над ним загорается важная
И темная мысль моя,
Ему отвечает нежная
Жалобная свирель стиха.
1920
* * *
Мира горим негасимым громадам
В пляс странный руки,
Цветы глубиною,
Бурно и звонко тонет утро
В глаз изменяющийся простор.
Сердце бросая отроги замира,
О, пронзительнейшая ясь.
Мир невозможно падает в губы,
Струи огня, языки дождя.
Это - творения единое кипенье,
Птицы единственной долгий свист:
Румянец услышишь ли,
Тонкие пени,
Губ неприметный
Ломкий очерет.
Входишь, дрожа, радуясь: - влага,
Чуть колеблется вечерней мглой,
Простирай нагие руки
Над колеблемой чертой.
1922
* * *
Ты - раздвигаешь золото алоэ,
Ты - горишь улыбкой, ты -
В пляс цветающих плечей,
Ты - бежишь в очи ключом студеным,
Замолкая тусклым блеском обломок речей.
Я только дрозд журчливых слов потока,
Надо мною - безмолвится
В солнце горящий лист,
Я гляжу на праздник небесных Ориноко,
Где режет чистоту ласточки клич.
О, прозрачных столбов воздушных
Целящая пустыня,
Блаженных и одиноких слов про тебя,
Милый танец солнца нежной пыли,
Сладкий, глубокий, как уста.
Нет, повторить ли очарованье,
Эти заливающие синью глаза,
В этом море мира - мир и воля,
Хрустальный берег радужного холма.
1922
(Опубликовано в сб. "В Политехническом вечер новой поэзии...", с разночтениями)
* * *
Этот нежный отдых в долине, едва колеблемой ветром,
В этой слезной и радостной очищающей глубине,
Где плывет райский тигр с золотыми зубами,
Шелковистый и тихоречивый, почти нерасслышанный тигр.
Он восходит лучам, и большие крылатые рыбы,
Словно медленный запах, расходятся по воздушным волнам,
Превращаясь из нежного сумрака в ярко горящую розу
И в мелодию уклончивых и невыразительных трав.
Дай устами испить этот ветер горячего мира,
Невозможный, неверный полет догоравших ресниц,
Где смеется и плачет лучистая, звонкая лира
Изумрудных и исчезающих томным весельем зарниц.
1931
* * *
Серое одиночество
Трав и замерзших камней,
Прячась от ясного месяца,
Редкие звезды блеснут.
Слабо Медведица точит
Семь драгоценных огней
В тихое звездное время,
Тронув туманную глубь.
1934
Из цикла "Глоссарий к словам Гете"
Как раз то, что несведущий человек
принимает за природу, не есть природа
(с внешней стороны), а человек (природа изнутри).
Открывается дверь - и тихий
Свет расцветает в тиши.
Путник прощается с домом
И исчезает во мгле.
Как бы узнал я о свете,
Если бы ныне не он
Осторожно в него облекся,
Вырос и вышел вон.
1937
Из цикла "Подражание старинной Музе Росской"
В.К.
Дыханье милой розы
Я в тишине узнал,
Невольны сладки слезы,
Вздохнувши, не сдержал:
О, путеводец чистый,
О, жизнедавец мой!
Мой ангел серебристый,
Любимец мой родной.
1945
* * *
Чего боишься, сердце, ты?
- Всего-всего-всего...
Пред кем таишься и молчишь
В уюте тишины?
- Таюсь - боюсь - едва взмолюсь,
- Не зная никого,
- Мольбу не смею повторять,
- Не смею очи поднимать,
- Всё жжет мне очи, всё!
Но если жизнь твоя прошла
И ждет тебя земля -
Чего страшиться в пустоте
В безмолвной наготе?
- Чего? не знаю. Не могу
- Сказать, куда бегу,
- Но лучше мрак и пустота,
- Чем черная мечта -
- На перекрестке, на углу,
- В стенах и на полу.
1950
* * *
День сегодня был весь чистый.
Прозрачный - обиженный - гордый,
Весь в алмазинках, весь в искроплещущих слезах.
Пойдем на террасу!.. Темно. - И как только...
Ветра всклокоченная морда
Сунется пушистая ласково в рукав.
Еле внимательно взглянув и улыбнувшись: "Это ты ли?
Что ты хочешь в моей громопобедной мгле?
Видишь - а вон там синезоркие звезды всплыли
И, пронзая душу негасимым блеском, стоят в вышине?
Сладко образуя серебряные узоры,
Синеватое сиянье... сапфирных племен...
А не хочешь тучу? такая огромная серолиловая мгла -
Вслед за ней табуны молний, змеевидный огонь?
Мигом пригоню!.."
И летит в просторы,
Горяча березы, увлекая тени.
Снова - тишина.
И никого. Прохлада и пахучий лист.
Тихий сосновый переливчатый хвойный свист.
1953
Архив творчества поэтов «Серебряного века»
Сергей Бобров - http://slova.org.ru/bobrov/index/
Биография
Сергей Павлович Бобров (1889-1971) родился в дворянской семье; отец — чиновник Министерства финансов и известный шахматист, издатель журнала «Шахматное обозрение», мать — детская писательница.
Получил образование в Катковском лицее и Училище живописи, ваяния и зодчества, откуда ушел в Московский археологический институт. Участвовал в выставках «левого» искусства.
Литературным отцом считал В. Брюсова — ему посвящено первое напечатанное стихотворение в журнале «Весна» (1908).
В 1913 возглавил издательство кружка «Лирика», выпустил там свою первую поэтическую книгу — «Вертоградари над лозами» (1913), иллюстрированную замечательными рисунками Н. Гончаровой.
Влияние Брюсова и А. Белого уравновешивалось в ней оглядкой на французских «проклятых» поэтов, которых Бобров тогда переводил. Большее внимание в эти годы он привлекал к себе как острый критик, в пылу полемики не боящийся использовать самые рискованные средства.
Когда в 1914 группа «Лирика» раскололась и из ее состава вышла группа радикально настроенных поэтов во главе с Бобровым, он организовал футуристическое объединение «Центрифуга» (вместе с одноименным издательством оно просуществовало до 1918).