Читать интересную книгу Сонеты - Константин Бальмонт

И цвет его взлюбил верченье круга. Дорожный посох - сломанный костыль, Коль забавляться пожелает - вьюга!

КОЛЬЦА

Ты спишь в земле, любимый мой отец, Ты спишь, моя родная, непробудно. И как без вас мне часто в жизни трудно, Хоть много знаю близких мне сердец.

Я в мипз вами. Через вас певец. Мне Bcuua правда светит изумрудно. Однажды духом слившись обоюдно, Вы уронили звонкий дождь колец.

Они горят. В них золото - оправа. Они поют. И из страны в страну Иду, вещая солнце и весну.

Но для чего без вас мне эта слава? Я у реки. Когда же переправа? И я с любовью кольца вам верну,

1917

ПАНТЕРА

Она пестра, стройна и горяча. Насытится - и на три дня дремота. Проснется - и предчувствует. Охота Ее зовет. Она встает, рыча.

Идет, лениво длинный хвост влача. А мех ее - пятнистый. Позолота Мерцает в нем. И говорил мне кто-то, Что взор ее - волшебная свеча.

Дух от нее идет весьма приятный. Ее воспел средь острых гор грузин, Всех любящих призывный муэдзин,

Чей стих - алоэ густо-ароматный. Как барс, ее он понял лишь один, Горя зарей кроваво-беззакатной.

1915 (?)

БЛЕСК БОЛИ

"Дай сердце мне твое неразделенным",Сказала Тариэлю Нэстан-Джар. И столько было в ней глубоких чар, Что только ею он пребыл зажженным. Лишь ей он был растерзанным, взметенным, Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар. Лишь молния стремит такой удар, Что ей нельзя не быть испепеленным. О Нэстан-Джар! О Нэстан-Дарэджан! Любовь твоя была - как вихрь безумий. Твой милый был в огне, в жерле, в самуме. Но высшей боли - блеск сильнейший дан. Ее пропел, как никогда не пели, Пронзенным сердцем Шота Руставели.

1916

МИКЕЛЬ АНДЖЕЛО

Всклик "Кто как бог!" есть имя Михаила. И ангелом здесь звался. Меж людей Он был запечатленностыо страстей. В попраньи их его острилась сила.

В деснице божьей тяжкое кадило, Гнетущий воздух ладанных огней Излил душой он сжатою своей. Она, светясь, себя не осветила.

Стремясь с Земли и от земного прочь, В суровости он изменил предметы, И женщины его - с другой планеты.

Он возлюбил Молчание и Ночь. И, лунно погасив дневные шумы, Сибилл и вещих бросил он в самумы.

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

Художник с гибким телом леопарда, А в мудрости - лукавая змея. Во всех его созданьях есть струя Дух белладонны, ладана и нарда.

В нем зодчий снов любил певучесть барда, И маг - о каждой тайне бытия Шептал, ее качая: "Ты моя". Не тщетно он зовется Леонардо.

Крылатый был он человеколев. Еще немного - и глазами рыси Полеты птиц небесных подсмотрев,

Он должен был парить и ведать выси. Среди людских, текущих к Бездне рек Им предугадан был Сверхчеловек.

1916

МАРЛО

С блестящей мыслью вышел в путь он рано, Учуяв сочетание примет. Преобразил в зарю седой рассвет Повторной чарой зоркого шамана.

Величием в нем сердце было пьяно. Он прочитал влияние планет В судьбе людей. И пламенный поэт Безбрежный путь увидел Тамерлана. В нем бывший Фауст более велик, Чем позднее его изображенье. Борец, что в самом миге низверженья Хранит в ночи огнем зажженный лик. И смерть его - пустынно-страстный крик В безумный век безмерного хотенья.

ШЕКСПИР

Средь инструментов всех волшебней лира: В пьянящий звон схватив текучий дым, В столетьях мы мгновенье закрепим И зеркало даем в стихе для мира. И лучший час в живом весельи пира Когда поет певец, мечтой гоним, И есть такой, что вот мы вечно - с ним, Пленяясь звучным именем Шекспира. Нагромоздив создания свои, Как глыбы построений исполина, Он взнес гнездо, которое орлино, И показал все тайники змеи. Гигант, чей дух - плавучая картина, Ты - наш, чрез то, что здесь мы все - твои.

КАЛЬДЕРОЙ

La Vida es Sueno. Жизнь есть сои. Нет истины иной такой объемной. От грезы к грезе в сказке полутемной, Он понял мир, глубокий Кальдерон.

Когда любил, он жарко был влюблен. В стране, где пламень жизни не заемный, Он весь был жгучий, солнечный и громпый. Он полюбил пред смертью долгий звон.

Царевич Сэхисмундо. Рассужденье Земли и Неба, Сына и Отца. И свет и тень господнего лица.

Да, жизнь есть сон. И сон - все сновиденья. Но тот достоин высшего венца, Кто и во сне не хочет заблужденья.

ЭДГАР ПО

В его глазах фиалкового цвета Дремал в земном небесно-зоркий дух. И так его был чуток острый слух, Что слышал он передвиженья света.

Чу. Ночь идет. Мы только видим это. Он - слышал. И шуршанья норн-старух. И вздох цветка, что на луне потух. Он ведал все, он - меж людей комета.

И друг безвестный полюбил того, В ком знанье лада было в хаос влито, Кто возводил земное в божество.

На смертный холм того, чья боль забыта, Он положил, любя и чтя его, Как верный знак, кусок метеорита.

ШЕЛЛИ

Из облачка, из воздуха, из грезы, Из лепестков, лучей и волн морских Он мог соткать такой дремотный, стих, Что до сих пор там дышит дух мимозы.

И в жизненные был он вброшен грозы, Но этот вихрь промчался и затих. А крылья духов - да, он свеял их В стихи с огнем столепестковой розы.

Но чаще он не алый - голубой, Опаловый, зеленый, густо-синий, Пастух цветов, с изогнутой трубой.

Красивый дух, он шел земной пустыней, Но - к морю, зная сон, который дан Вступившим в безграничный Океан.

ЭЛЬФ

Сперва играли лунным светом феи. Мужской диэз и женское - бемоль Изображали поцелуй и боль. Журчали справа малые затеи. Прорвались слева звуки-чародеи. Запела Воля вскликом слитных воль. И светлый Эльф, созвучностей король, Ваял из звуков тонкие камеи. Завихрил лики в токе звуковом. Они светились золотом и сталью, Сменяли радость крайнею печалью. И шли толпы. И был певучим гром. И человеку бог, был двойником. Так Скрябина я видел за роялью.

1916

ЛЕРМОНТОВ

1

Опальный ангел, с небом разлученный, Узывный демон, разлюбивший ад, Ветров и бурь бездомных странный брат, Душой внимавший песне звезд всезвонной,

На празднике - как призрак похоронный, В затишьи дней - тревожащий набат, Нет, не случайно он среди громад Кавказских - миг узнал смертельно-сонный.

Где мог он так красиво умереть, Как не в горах, где небо в час заката Расплавленное золото и медь,

Где ключ, пробившись, должен звонко петь, Но также должен в плаче пасть со ската, Чтоб гневно в узкой пропасти греметь.

2

Внимательны ли мы к великим славам, В которых - из миров нездешних свет? Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий Фет За Пушкиным явились величавым.

По раньше их, в сиянии кровавом, В гореньи зорь, в сверканьи лучших лет, Людьми был загнан пламенный поэт, Не захотевший медлить в мире ржавом.

Внимательны ли мы хотя теперь, Когда с тех пор прошло почти столетье, П радость или горе должен петь я?

А если мы открыли к свету дверь, Да будет дух наш солнечен и целен, Чтоб не был мертвый вновь и вновь застрелен.

3

Он был один, когда душой алкал, Как пенный конь в разбеге диких гонок. Он был один, когда - полуребенок Он в Байроне своей тоски искал.

В разливе нив и в царстве серых скал, В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок, В мечте цветочных ласковых коронок Он видел мед, который отвергал.

Он был один, как смутная комета, Что головней с пожарища летит Вне правила расчисленных орбит.

Нездешнего звала к себе примета Нездешняя. И сжег свое он лето. Однажды ли он в смерти был убит?

4

Мы убиваем гения стократно, Когда, рукой его убивши раз, Вновь затеваем скучный наш рассказ, Что нам мечта чужда и непонятна. Есть в мире розы. Дышат ароматно. Цветут везде. Желают светлых глаз. Но заняты собой мы каждый час, Миг встречи душ уходит безвозвратно. За то, что он, кто был и горд и смел, Блуждая сам над сумрачною бездной, Нам в детстве в душу ангела напел, Свершим сейчас же сто прекрасных дел: Он нам блеснет улыбкой многозвездной, Не покидая вышний свой предел.

1916

РЕБЕНКУ БОГОВ, ПРОКОФЬЕВУ

Ты солнечный богач. Ты пьешь, как мед, закат. Твое вино - рассвет. Твои созвучья, в хоре, Торопятся принять, в спешащем разговоре, Цветов загрезившпх невнятный аромат.

Вдруг в золотой ноток ты ночь обрушить рад, Там где-то далеко - рассыпчатые зори, Как нитка жемчугов, и в световом их споре Темнеющий растет с угрозным гулом сад.

И ты, забыв себя, но сохранивши светы Степного ковыля, вспоенного весной, В мерцаниях мечты, все новой, все иной, С травинкой поиграл в вопросы и ответы И, в звук свой заронив поющие приметы, В ночи играешь в мяч с серебряной луной.

1917

ТОЛЬКО

Ни радости цветистого Каира, Где по ночам напевен муэдзин, Ни Ява, где живет среди руин, В Боро-Будур, Светильник Белый мира,

Ни Бенарес, где грозового пира Желает Индра, мча огнистый клин Средь тучевых лазоревых долин, Ни все места, где пела счастью лира,

Ни Рим, где слава дней еще жива, Ни имена, чей самый звук - услада, Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, Мне не поют заветные слова, И мне в Париже ничего не надо. Одно лишь слово нужно мне: Москва.

1920

МОЕ - ЕЙ

РОССИЯ. 1924

* * *

Приветствую тебя, старинный крепкий стих, Не мною созданный, но мною расцвеченный, Весь переплавленный огнем души влюбленной, Обрызганный росой и пеной волн морских.