Она произнесла эти слова так уверенно, словно точно знала не только то, что это неотвратимо, но даже то, когда именно это произойдёт. В её улыбке читалась лёгкая грусть.
– Но зачем? – продолжал не понимать я.
– Чтобы я смогла найти тебя. Понимаешь, неважно, какой инструмент издаст нужный звук, важен только сам звук. Ты будешь звать меня через ненависть, я услышу и приду.
И вот теперь, когда я понял, что больше не могу бороться с подступающим безумием, и виной этому – Вероника, я испытал отчаяние и бешенство. Как зверь, загнанный в угол, я собрался в последнем прыжке и обрушил на неё поток неистовой ненависти. Я возненавидел её всем своим существом, но, странное дело, – это было кристально чистое чувство, без обиды, уязвлённости и жажды мести. Вероника обернулась моим врагом, и моя ненависть бросала вызов ей как врагу. И когда в бесконечной глубине этой звенящей ненависти я услышал неземную мелодию, то мгновенно узнал её. Это был зов.
Время внутри меня остановилось. Вероника пришла.
Она стояла за моей спиной, и я ощутил её дыхание – ровно между лопаток. А потом где-то в сердце я услышал её голос: «Следуй зову и не оборачивайся». Её ладони лежали у меня на висках, она медленно поворачивала мою голову, а перед моим взором проносилась вся прошедшая жизнь. Когда я увидел гигантский водоворот, куда уводила мелодия зова, то понял, что это конец. Вероника продолжала держать мою голову, помогая принять решение. Я задержал дыхание и… шагнул в водоворот.
Меня не стало.
В пустоте небытия не было ни памяти, ни мыслей, ни ощущений, – ничего, кроме покоя вечного мрака. От меня осталась лишь бесконечно малая точка, лишённая всего.
Через миллиарды лет где-то далеко прошелестело эхо: «Расскажи мне ту самую сказку…». Бесконечно малая точка дрогнула и замерла, не решаясь поверить в собственное существование. И тогда та самая сказка развернулась в предвременье гигантской мерцающей паутиной…
…когда Девочка заболевала, приходила Лисица с лукошком княженики. Девочка ела ягоду и засыпала. Лисица пела песни, и Девочке снились лисьи сны.
Девять тысяч лет спала Девочка, а потом умирала. Тогда приходила Многоножка и забирала её сны.
«Под горами, под лесами, под оврагами лесными, глубже в землю, духам воля» – бормотала Многоножка и несла сны Шаманке.
Шаманка ждала полной Луны и набирала целое лукошко княженики.
«Отнеси Девочке» – говорила она и протягивала лукошко Лисице.
Лисица отправлялась в путь, и девять тысяч лет назад отдавала лукошко Девочке.
Девочка ела княженику и засыпала. Лисица пела песни, и Девочке снились лисьи сны…
Эта сказка была истинным именем Вероники. Оно окутало собой бесконечно малую точку, и это было первым прикосновением. Точка осознала себя существующей. Она сама стала мерцающей паутиной, своим чистым истинным именем, и между ним и именем Вероники не было ни границы, ни разницы – они были одним целым.
После второго прикосновения сквозь паутину истинного имени пролетел чуждый, пришедший извне ветер. Он посеял неотвратимость, и это был план судьбы. И тогда точка осознала себя отделённой. У неё появилась своя судьба.
Третье прикосновение произошло в нескольких реальностях сразу. Невыразимое тепло разлилось повсюду оранжевым светом, и точку окружило коконом её собственного «я». Это было моё «я», осознавшее себя живым и запертым в самом себе.
Через мгновение я видел, где прямо сейчас находилась Вероника: она лежала возле огромной скалы, высоко-высоко в горах, пребывая в глубочайшем трансе. Моя ненависть проложила следы, по которым она нашла меня, провела сквозь умирание и воплотила заново. Я знал, что Вероника не раздумывая отправилась в путь, когда услышала меня, хотя прекрасно понимала, что могла никогда больше не вернуться обратно. Чувствуя огромную благодарность, я прикоснулся к её губам и осознал себя человеком.
Моё перерождение завершилось.
Открыв глаза, я окинул взглядом свою комнату и едва слышно рассмеялся.
– Сиам побеждённый, ты говорила? – прошептал я в пустоту, и тут же ощутил между лопатками одобряющий укус Вероникиного внимания.
После этого я спал почти сутки, а проснувшись, обнаружил, что от болезни не осталось ни следа, – впрочем, как и от всего того, что когда-то я полагал самим собой. Моя реальность стала другой, но я не испытывал по этому поводу ни страха, ни сожалений, ни радости. Я оставался бесконечно малой точкой, помнящей состояние «до-я», и поэтому был мёртвым. Но одновременно я чувствовал себя невероятно живым и наполненным неведомым мне ранее многомерным смыслом. Наверное, я сошёл с ума, но это больше не имело никакого значения. Воспоминания, столь яростно разрушавшие мой разум в последние дни, обернулись бесценным сокровищем, ведь благодаря им я снова услышал зов и обрёл свой путь. Всё остальное было абсолютно неважно.
Паззл сложился. Теперь я знал, что произошло там, в далёкой Камбодже. Вероника непостижимым образом вложила в меня карту особого пути, – пути нерождённых, и у меня не оставалось никакого иного выбора, кроме как последовать ему до конца, через отречение от всего того, что я считал и когда-либо снова буду считать своим собственным «я».
Теперь мне нужно было выполнить данное Веронике обещание и изложить всю нашу удивительную историю на бумаге. Это оказалось непростой задачей, поскольку то, что исходило от Вероники, не опиралось на привычную мне логику. Её знание было непоследовательным, хаотичным, иногда напоминало обрывки снов, но при этом парадоксальным образом содержало в себе гармонию целостности. Это знание обладало логикой сновидения. Оно проявлялось по спирали: с каждым новым витком оно уводило всё дальше от себя известного, но тем самым приближало всё ближе к себе – Настоящему.
Сложности добавляло и то, что Вероника, разъясняя свои представления и практики, старалась избегать общепринятых названий. «Переживание важнее понимания, поэтому не давай имён тому, что тебе непонятно. Жди, пока имена сами прорастут изнутри тебя. Не позволяй готовым названиям заморочить тебе голову, иначе попадёшь в ловушку чужого описания мира и перестанешь слышать своё сердце» – так говорила она.
§1. Знаки в ржавой бочке
Я встретил гонца на пути.
Весенний ветер, играя,
Раскрытым письмом шелестит.
– Кито Такаи.
– Ты должен вспомнить, зачем ты здесь, – потребовала Вероника. Она выразительно смотрела на меня тёмно-зелёными глазами, которые жили словно своей собственной, отдельной жизнью. Ещё вчера, как только мы познакомились, я заметил, какие странные у неё глаза, – казалось, что за ними прячется кто-то ещё, и сама Вероника вовсе не человек, а химера, хотя и весьма симпатичной наружности.
Но вот к характеру моей новой знакомой слово «симпатичный» относилось едва ли. С самого утра её настроение явно не задалось. Пока мы ждали автобус на полупустой улочке в центре Пномпеня, она сидела возле наших рюкзаков, угрюмо смотрела в одну точку и на все вопросы отвечала невпопад. Казалось, её что-то гнетёт, и я старался лишний раз не приставать к ней с разговорами. Но как только мы погрузились в автобус, Вероника оживилась и насела на меня, требуя сообщить ей, для чего я прибыл в Камбоджу. Моё честное «не знаю» её совершенно не устроило, так же, как и «поездить по стране», «сменить обстановку» и «встретить тебя». Она настаивала, чтобы я вспомнил, а я не понимал, что тут можно вспомнить в принципе.
– Хватит, а? – я наконец не выдержал. – Говорю же – не знаю. Предлагаю считать, что я приехал из-за предчувствия.
– Какого предчувствия? – прищурилась Вероника.
– Ну что надо ехать и встретить тебя, – я протянул ей печенье, но она помотала головой и с упрёком сказала:
– Зачем врёшь? Перебери в памяти недавние события и вспомни. Пожалуйста. Мне это важно.
– Ладно, – проворчал я, глядя на её растрёпанные до плеч волосы. В лучах утреннего солнца они переставали быть каштановыми и приобретали лёгкий оттенок киновари.
– Ника, а тебе никто не говорил, что у тебя волосы цвета киновари?
Она впервые за утро улыбнулась и толкнула меня в бок.
– Вспоминай. Мне действительно нужен ответ.
Я откинулся на сиденье, закрыл глаза и принялся вспоминать вчерашнее утро.
•••
Вчера утром я был ещё во Вьетнаме. Уже второй день наш катер шёл по Меконгу – Реке Девяти Драконов, как почтительно называли его сами живущие здесь вьетнамцы. Меконг впечатлял. Я сидел на корме, сощурив глаза от ветра и солнца, и всматривался в открывающиеся с воды виды. Вдоль берега, среди зарослей тропического леса, теснились обшарпанные лачуги на высоких сваях, а возле них протекала будничная рыбацкая жизнь. Вот старик в конической шляпе чинит лодку. Рядом что-то моет в реке миниатюрная вьетнамка, время от времени поглядывая за возящимися на берегу детьми. Худой вьетнамец, похоже, отец этих детей, таскает к покосившемуся сараю какие-то мешки.