Как-то так вышло, что в этом отделении подобрался рослый народ, хотя крупные парни есть и в других отделениях. Вот и занимались Никита Васильевич с Геной Харитоновым сортировкой белья, попутно откидывая в сторону пришедшие в ветхость трусы и майки.
Седой прапорщик Васильев и девятнадцатилетний парень рядовой Харитонов жили дружно, в полном взаимопонимании: отношения их напоминали отношения отца и сына, хотя «отец» порой давал понять, что он еще и командир, и довольно строгий.
Харитонов был солдат не очень серьезный, к тому же своенравный и несобранный, склонный к рискованным рассуждениям. Например, он полагал, что все воинские построения совершенно излишни, кроме боевого расчета конечно. Зачем становиться в две шеренги на осмотр, на распределение инженерных и хозяйственных работ, когда можно все это провести в индивидуальном порядке? К чему эти вечерние проверки, когда и так видно, что все солдаты в наличии? А что дают прогулки строем с обязательной песней перед сном? Да и сама песня не ахти какая — каждый вечер солдаты вразнобой тянут в строю кислыми голосами: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернется, ты только жди».
Обо всем этом Харитонов рассуждал вслух. Пока не узнал прапорщик Васильев и не спросил его прямо и строго:
— Правду люди говорят, будто ты против воинской дисциплины и порядка?
— Клевета, Никита Васильевич!
— Никита Васильевич я для людей серьезных, для тебя я — товарищ прапорщик. Ты, например, против вечерней проверки и прогулки. Так говорят. Это клевета?
— Никак нет, товарищ прапорщик! — Харитонов даже голову вскинул этак гордо.
— Какой он смелый — ужас!.. Это и означает, что ты против воинских порядков и дисциплины. Вот ты спортсмен, почти серьезно занимался лыжами и тяжелой атлетикой...
— Почему — «почти серьезно»? У меня первый разряд, — обиделся Харитонов.
— В спорте девятнадцать лет — это уже очень даже солидный возраст, все равно что пятьдесят лет для генерала. Я тебе на досуге как-нибудь перечислю десятка два спортсменов, которые в твои годы уже стали мастерами спорта. Но ты у нас пока гроссмейстер насчет поспорить со старшими начальниками и ложкой поработать. Но я не об этом, а все о той же дисциплине и порядке. Взять твое спортивное дело на гражданке. Вы что — перед выходом на лыжную тренировку собирались гамузом и шлепали, кому куда и как вздумается? А когда тренеры разбирали ваши недостатки и достоинства и ставили задачу на будущее, тоже стадом собирались? Ту же штангу взять. Вы к этому снаряду оравой подлетали?
— За такие дела тренеры столько перцу всыплют, за неделю не отчихаешься! Конечно, нас выстраивали, и вообще был четкий порядочек.
— Что и требовалось доказать. На гражданке у спортсменов порядок нужен, а на военной службе, да еще в погранвойсках, — не нужен?
— Сдаюсь, товарищ прапорщик! Вы меня на обе лопатки положили, Никита Васильевич! — И Харитонов поднял руки над головой...
На Харитонова, этого в душе еще совсем мальчишку, но богатыря телосложением, из-за его благодушного и незлобивого характера сердиться было совсем невозможно. А повод для этого на первом году службы он подавал каждый день: то койку небрежно заправит, то оружие неважно почистит...
Офицеры не уставали повторять солдатам, что няньки и прислуги на заставах не положены по штату, а потому пограничники все должны делать сами: свое обмундирование и оружие содержать в чистоте и порядке, мыть полы, готовить пищу, запасаться дровами, ухаживать за коровами, лошадью, поросятами и многое другое.
Харитонову все эти хозяйственные дела очень не нравились — отсюда и пререкания с командирами. Единственное, чем он занимался с радостью, была физподготовка — на брусьях, перекладине, ну а в упражнениях со штангой и ходьбе на лыжах не было ему равных во всей комендатуре. А что касается владения пилой, топором, молотком, плоскогубцами и прочими инструментами, он и в руках их держать не умел. И дрова-то колоть научился только на втором году службы.
В этом он в общем-то не был виноват, потому что первые практические навыки обычно получают в семье, а Харитонов дома таких навыков не получил.
Отец его, выросший в семье потомственных музыкантов, театральный критик по профессии, в житейских делах был беспомощен: даже сменить перегоревшую пробку приглашал соседа-электрика, платя ему за это два рубля четырнадцать копеек — ровно на «маленькую».
Когда Гешке исполнилось пять лет, отцу показалось, что у сына необыкновенные музыкальные способности, и он приковал сына к роялю. Гешка возненавидел этот огромный полированный инструмент, и в десять лет наотрез отказался не только играть, но и подходить к нему. Расстроенный отец сделал грустный вывод:
— Ты, Гешка, балбес и оболтус, и я с ужасом смотрю в твое будущее.
Тогда мать принялась формировать Гешкино будущее. В молодости она серьезно занималась художественной гимнастикой, теперь вела эту секцию в районном Доме пионера и школьника. Привела туда Гешку. К ее великому ужасу, его покорил бокс, однако после первых синяков он охладел к нему, занялся, и надолго, тяжелой атлетикой, гирями и штангой... Как бы там ни было, а к спорту все-таки пристрастился.
После десятилетки Гешка не мог выбрать, где дальше учиться. Чтобы не бездельничать, год проработал грузчиком в торговом порту.
Вот с таким житейским опытом и пришел Геннадий Харитонов служить в пограничные войска. Вот почему поначалу служба на заставе складывалась у него не совсем гладко...
У старшины заставы всегда был помощник по складским делам, и обязательно из физически крепких парней: на складах и овощехранилищах приходилось перетаскивать солидные тяжести. Когда очередной его помощник демобилизовался, Никита Васильевич попросил нового, Харитонова.
— С превеликим удовольствием, Васильич! Я сам хотел предложить его, — сказал лейтенант Никулин. — Хоть на путь истины направите...
И Никита Васильевич вот уже полгода «направлял», да и начальник заставы в свою очередь ежедневные планы по охране границы составлял таким образом, чтобы Харитонов побольше находился под присмотром многоопытного старшины: молодой солдат всегда сопровождал его, когда тот ходил проверять несение службы ночными нарядами, вместе бегали по тревоге. И теперь вот они тоже были вместе — готовились к банной субботе.
— Глупые все-таки бывают люди, — между делом говорил Никита Васильевич. — Как-то раз при мне комсорг наш просматривал комсомольские билеты. Очень интересную фотокарточку увидел я на одном — чуть не