Читать интересную книгу Китайская чашка - Светлана Смолина

– О чем ты хочешь поговорить?

Мелодичный голос из сумрака прихожей звучал настороженно и глухо, а гибкий силуэт едва угадывался, как бледная тень призрака в глухой чаще.

– О погоде! – не сдержал едкой иронии гость.

Но вдруг осознал, что за тяжелыми шторами не было ни погоды, ни общих интересов и общих знакомых. Ничего из привычной для него жизни, о чем он бы мог с ней говорить. На полках стояли подаренные им безделушки и книги, и незнакомые безделушки и книги, видимо, принесенные другими гостями. В углу комнаты царствовала кровать, а на шатком журнальном столике вольготно расположилась массивная пепельница, к которой по-сиротски жались два хрупких бокала. Каждая вещь была на своем месте, и только он был лишним и впервые не находил слов для беседы.

– Ждешь гостей?

Под его весом потертое кресло жалобно пискнуло и заскулило, как придавленная болонка.

– Сегодня я отдыхаю.

– А обычно даешь стране угля? – К концу фразы он ощутил кислый вкус пошлости и поморщился, а по ее лицу скользнула неясная тень, но тут же исчезла. – Значит, вот так ты живешь. Не шикарно.

Он смущенно кашлянул и отвернулся от небрежно застеленной кровати, которая манила, как стриптизерша на шесте.

– Меня устраивает, – прошелестела соседка и присела на край постели, подоткнув ладони под коленки. – Я тебя слушаю.

– Для начала свари нам кофе.

– Я не звала тебя на кофе.

Она все так же не подчинялась приказам и смотрела ему прямо в глаза со странной смесью настороженности и вызова. Захватчик, охваченный необъяснимой подростковой робостью, принялся искать спасения на книжных стеллажах, прогибающих под тяжестью тяжелых фолиантов.

– Неужели ты все это прочла?

Стоило ему упомянуть библиотеку – предмет ее гордости, как голос хозяйки немного потеплел.

– Давай открою шторы. Тебе не видно.

Женщина проскользнула к окну, и удивленный гость подумал, что стоит ей зайти за плотный занавес, отделяющий их от города, сцена опустеет, в маленьком зале потушат свет, и он останется одиноким зрителем в театре без актеров.

– Оставь. Так лучше.

– Я думала, ты хочешь посмотреть книги, – вздохнула хозяйка.

– Книги подождут. Нам надо поговорить! – потребовал он, сделав упор на решительное «надо» и оставив бесхарактерное «хочу» до лучших времен.

– Опять? – Она даже не потрудилась скрыть разочарование под дежурной вежливостью и в тон ему подчеркнула разность их интересов: – И о чем тебе надо поговорить?

– По-твоему, я пришел играть в психоаналитика?

– Не то, чтобы…

Она слегка повела бровью, готовая к новой перемене темы. Сосед натянуто хохотнул, чтобы скрыть досаду, и женщина осмотрительно обошла его по широкой дуге, почти прижимаясь к стеллажам.

– Да брось! Как будто эти твои «пациенты» ищут разговоров о душе.

– Пожалуй, я все-таки сварю кофе.

За ней на кухню потянулась деликатная кисея из туалетной воды и ментола. Соседка ускользала от него, как вода сквозь пальцы, уворачивалась от его грубости и самоуверенности, оставляя после себя ощущение незаполняемой пустоты, чуждой природе. Он огляделся, примеривая чужую комнату к своим потребностям и освобождая от ненужной мебели и безделушек, и задержался взглядом на кровати. И вдруг что-то изменилось вокруг него. Перед глазами замелькала торопливая кинохроника всех этих ее «сеансов» под обманчиво расправленным пледом. Он услышал ритмичные скрипы, шепот, переходящий в стон, сбивчивое дыхание и щелчок ожившей зажигалки. Возможно, это безразмерная кровать в полумраке комнаты как-то по-особому преломляла пространство, вызывая из небытия порочные картинки и образы мужчин, побывавших в этой постели. Он провел ладонями по лицу, отгоняя наваждение, которое помедлило, но все-таки растворилось, как предрассветный туман.

Когда он обрел способность снова слышать звуки, его насторожила подозрительная тишина за стеной, где должны были звенеть ложки и постукивать дверцы шкафов. Он двинулся в кухню, чтобы поторопить хозяйку. Она держала на весу джезву с чеканной виноградной гроздью и с отрешенным лицом смотрела в узкую щель меж занавесок. Он бесцеремонно взял ее за запястье. Женщина стряхнула с себя оцепенение и перевела на него все еще отрешенный взгляд.

– Извини, я задумалась…

– Все остыло, – по-стариковски проворчал он, возвращая медную джезву на пляшущее над конфоркой пламя. – Доставай чашки.

Разговор не клеился. Вернее, непринужденная болтовня никак не хотела переходить к наболевшему вопросу. Беседа цеплялась то за старые обои в комнате, то за крохотную японскую гравюру, то за вкус кофе, какого он не помнил уже давно. Этот вкус вернул его на много лет назад, в Бразилию, куда однажды его занесла нелегкая со статисткой Мариинского театра, легкой на подъем, как семечко одуванчика под прозрачным зонтиком, но с тяжелым характером уверенной в себе светской львицы и стальной хваткой бультерьера. За океаном у них было слишком много кофе, куда меньше секса и без числа ссор, и уставший от скандалов любовник ждал окончания поездки, чтобы вернуть свою спутницу в северную столицу, как не подошедшую вещь в магазин, и забыть о ней навсегда. Так и вышло: спустя годы он почти не вспоминал о балерине и взаимных обидах, зато тосковал по ароматным чашкам кофецино, заставляющим сердце выпрыгивать из груди.

Каждое слово неспешной беседы крутилось вокруг давней проблемы, но ни одно не касалось ее напрямую. Развалившись в кресле с бокалом согревшегося коньяка, он не находил удобного момента напомнить несговорчивой соседке, как ему необходимы эти тридцать два квадрата. Как преобразится целый этаж, когда он сможет сломать стену, сдернуть пыльные занавески и поселить в расчехленном пространстве новой гардеробной платья и туфли жены и собственные костюмы и галстуки. «Назови свою цену», – мысленно обращался он к ничего не подозревающей женщине и отдавал себе отчет в пикантности непроизнесенной просьбы. Соседка держалась непринужденно, пила коньяк маленькими глотками и смеялась над его шутками, запрокидывая голову, как школьница. Он искал в ее смехе, в жесте, которым она откидывала волосы со щеки, в предложении новой порции кофе: «Хочешь еще?» ту же двусмысленность, которая владела им. Но она видела в нем приятного собеседника, заглянувшего на огонек, не более. А он рассматривал ее точеный профиль, склоненный над пламенем зажигалки, кудрявую струйку дыма, потянувшуюся к потолку, ухоженные пальцы, легким движением пробегающие по ключицам и вынуждающие его путаться взглядом в шелковом коконе ее халата, и, забыв о квартире, повторял одними глазами: «Назови свою цену». Вожделение владело им с первой минуты вечера, и мысль о цене кружила среди книг и мебельного антиквариата и зудела в голове, как пойманная в паутину муха.

В итоге он с жаром переключился на политику, словно хозяйка маленькой квартирки была его неукротимым оппонентом на выборах, а не продажной женщиной, принимающей политиков на широкой кровати. «Может быть, довольно?» – вкрадчиво спросила она, накрыв ладонью его опустевший бокал. Он оттолкнул ее руку и налил себе и ей коньяку, произнести романское название которого у нее получалось лучше, чем у него, наследника дедушки-академика, некогда призванного французским правительством читать лекции в Сорбонне. Она сдержала вздох и безропотно поднесла бокал к губам, но пить не стала. А он продолжил бездарно напиваться, втягивая ее в бессмысленную дискуссию. Изредка на его возмущенное: «Ты можешь себе представить!» или «И эти ошметки совкового менталитета…» она соглашалась: «Ты прав, конечно!» или с сомнением устремляла рассеянный взор к осыпающейся лепнине: «Но, может быть, если посмотреть на это иначе…», вытаскивая из собеседника поток напыщенных сентенций или водопад возмущения, в зависимости от поворота темы.

Под влиянием алкоголя она впервые оттаяла со дня их знакомства. Подливала ему свежесваренный кофе в китайскую чашку из тончайшего фарфора и сочувственно прикасалась к его запястью с тяжелым браслетом часов, обходясь без россыпи пустых слов. Она невинными вопросами пыталась увести его от политики по извилистой тропинке разговора, а он, напротив, искал спасения от разыгравшихся желаний в длинных монологах о судьбах страны. В столь высоких материях она не разбиралась и едва скрывала равнодушный зевок, зато заметно оживлялась, когда речь заходила о нем самом, и, как опытный врачеватель, прикладывала к его саднящим ранам мягкие слова утешения и надежды.

– Все будет хорошо, – тихонько повторяла она, устроившись на ковре с поджатыми ногами, как наложница в гареме, и то и дело поправляла сползающую с колен переливчатую ткань, но он не слышал повтора и каждый раз пораженный замолкал, как будто она распахивала перед ним тайную дверь.