Его подопечный лежал на узком каменном ложе без движения. Глаза были закрыты, рука бессильно свисала, грудь в свежих ожогах едва вздымалась. Рядом на коленях стоял старик-веринг. Мальчишка-силлионец жался в ногах. Когда стражник, сопровождавший Марта, лязгнул засовом, они не пошевелились, даже не подняли глаз.
Март привычно захлопотал над раненым. Послал стражника за кипятком и, пока в глиняной кружке настаивался укрепляющий отвар, обработал раны снимающей боль розовой водой. Терпеливо, по чуть-чуть вливал тёплый отвар сквозь разжатые зубы, пока его подопечный не стал дышать ровнее. Затем разложил на чистой тряпице инструменты, раскрыл раны особыми щипцами и начал вытаскивать узколапым пинцетом застывшие в теле оловянные капли. Щедро залил в зияющие раны изгоняющий заразу настой маревника и аккуратно извлёк щипцы. Снова напоил пленника укрепляющим отваром, пощупал пульс и облегчённо вздохнул. Сердце билось ровно. Похоже, парень переживёт эту ночь.
Расплавленный металл — коварная вещь. С виду ожоги невелики, но на деле раскалённые брызги глубоко прожигают плоть, причиняя невыносимую боль. Забери тьма стратега Варриона! Чуть не угробил парня. Чуть не испортил Мартову лучшую работу.
Битых четыре часа просидел тюремный лекарь у жёсткого каменного ложа. Стражник уже и табурет ему принёс, а пленнику — старое одеяло. Лунный луч неспешно пересекал камеру, бросая на лицо лежавшего синеватые тени, и порой очерчивал закрытые, запавшие глаза так, что лекарь не раз тревожно склонялся: дышит ли?
Когда море окутала золотистая дымка, веки пленника дрогнули, и он прошептал:
— Старшего позови…
Стражник, всю ночь простоявший у лекаря за спиной, махнул сменщику, а старик-веринг, не таясь Марта, схватил аранта за бескровную руку и забормотал:
— Давно бы! Чуть живой, а всё за свой доспех держался… Глупый ты, молодой и глупый!..
— Что за доспех? — не сдержавшись, спросил Март, и счастливый старик открылся:
— Из драконьей чешуи. Другого такого…
Пленник, поморщившись, слабо стиснул его руку, и веринг замолчал. Март решил, что старик спятил, и уже открыл было рот, чтобы пройтись на этот счёт, но осёкся. Стал бы арант терпеть такие муки за рядовую кольчугу? Да и меч у него не простой…
Теперь ясно, отчего Варрион так вцепился в пленника! Не ради того, чтобы медленно, шаг за шагом вытравить из него мужество, как думал Март. Ради доспеха, спрятанного где-то на островах. Всего-то?
У стратега целая комната занята бронями. Там и плетёные кольчуги, и имперские пластинчатые доспехи, и даже кожаные, какие носят лучники на материке. Зачем ещё один? И ведь не сказал никому. Ни разу не спросил аранта при свидетелях.
Может, в далёких землях и вправду не перевелись драконы? Глянуть бы хоть одним глазком…
Стратег явился быстро, едва ли не бегом, на ходу завязывая пояс. Выгнал всех в коридор и склонился к пленнику.
Глава четвёртая, в которой пленник рассказывает о себе
Варрион пробыл в камере недолго. Вышел с торжествующей гримасой и велел снаряжать судно. С рассветом десять сильных гребцов погнали галеру между каменистых островов. Ни словом не обмолвился стратег о том, что услышал в камере, однако нетрудно было догадаться, что пленник наконец сдался. Что ж, по-другому и быть не могло.
Теперь солнечные лучи неторопливо пересчитывали прутья решётки, за которой простиралось безбрежное бирюзовое море. Уроженец пустынных орзорумских земель, Март, так и не привык к этой красоте. Пленнику, видимо, тоже было в новинку. Он полулежал, полусидел, прислонившись спиной к каменной стенке, и, не отрываясь, смотрел сквозь решётку.
Март кончил смазывать ожоги лекарством из чудотворной розовой бутыли и с силой вогнал пробку в узкое горлышко. Пленник бросил на него косой взгляд, лекарь успокаивающе кивнул и придвинул большую дымящуюся кружку. Он немало поломал голову над составом подходящего целебного сбора и теперь с нескрываемой гордостью наблюдал, как к его подопечному на глазах возвращаются силы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Через пару часов после спешного отъезда стратега снарядили ещё одну лодку — ту самую, на которой пришли разведчики. На ней отплыли силлионец и веринг. Веринг поначалу сопротивлялся, всё цеплялся за каменное ложе, но арант что-то шепнул ему, в чём-то заверил, и старик, послушно кивнув, ушёл со стражниками. Сейчас их парус то появлялся, то пропадал между островами, и за ним-то и следил оставшийся в камере пленник.
В отсутствие стратега у Марта почти не стало дел. Так, всякая ерунда: вправить вывих мальчишке, что переусердствовал, упражняясь с мечом; посоветовать морские купания старому стражнику, страдающему от боли в костях; смешать мазь от сидячей болезни стратегову писарю… Скучная, рутинная работа.
Он заходил к аранту каждый день, наблюдая, как затягиваются раны, как наливаются краской бескровные щёки и как крепнет измученное, обессиленное тело. Стремясь скорее вернуть своего подопечного к жизни, Март велел стражнику прогуливать его по крепостной стене, едва сможет встать. Свежий воздух пошёл пленнику на пользу, и всё чаще лекарь заставал его не лежащим без сил, а сидящим на своём жёстком ложе у окна.
* * *
Однажды Март зашёл в верхний ярус пораньше, сразу после завтрака. По коридору разносились голоса.
— Лучшие женщины — в Орзоруме! Гибкие, вёрткие, как лани…
— Скажешь тоже! А в Силлионе?
— В Силлионе неплохи, но орзорумские лучше. Понимаешь, силлионки, они…
Раздался дружный смех.
— А орзорумки…
Смех стал громче, раздались восторженные восклицания. Март тихонько приблизился.
Пленник сидел, прислонившись спиной к оконной решётке, и показывал руками соблазнительные изгибы. Вокруг сидели, стояли, полулежали не то пять, не то шесть стражников, показавшиеся обескураженному Марту целой толпой.
— А толнедрийки?
— Толнедрийки — просто огонь, даром что необученные. Одно плохо — у них ревнивые мужья…
Его прервал новый взрыв хохота. Март нахмурился и вошёл. Увидев его, воины сперва подскочили, но, узнав лекаря, беспечно вернулись на свои места.
— Что тут у вас? — спросил Март, снова презрев старое правило не разговаривать ни с пленниками, ни при них.
— Рассказывает, — пояснил один из стражников. — Говорит, лучшие девки в Орзоруме. А до того говорил, что на севере летом солнце не заходит. Экое диво, а?
Март, разумеется, выговорил сторожам за нарушение порядка, но постепенно стал и сам задерживаться у камеры, слушая рассказы пленника. А тот болтал со стражниками, как со старыми приятелями. Рассказывал о себе, о семье, о краях, где ему довелось побывать. Лаконцы, не избалованные разговорчивыми гостями, так и развесили уши.
И было от чего! Пленник говорил о северных землях верингов, где зимой море становится твёрдым, а землю укрывает белым пухом. Что двери в домах северян открываются всегда внутрь, потому что снаружи порой наметает целые горы. И что в силлионских весёлых домах умеют… умеют такое!.. Стражники слушали, раскрыв рты.
Рассказывал пленник и о себе. Выходец из хорошего аранского рода, как и предполагал Март, он, вопреки родительской воле, посвятил юность изучению военного дела. В пятнадцать лет, едва получив воинский пояс, сбежал из-под отцовской опеки, прихватив с собой драгоценные меч и доспех из семейных кладовых. Несколько лет шатался по северным провинциям Империи, упиваясь свободой. Нанимался охранником торговых обозов, переписывал бумаги, помогал в кузницах, колол дрова по трактирам, иной раз не зная, где заночует и что получит на ужин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Март слушал и диву давался. Поистине, только дворцовый воспитанник может радоваться бедности! Сам-то Март хлебнул прелестей простой жизни вдосталь. Он был бы рад забыть жилище, где прошло его детство, но, как назло, помнил каждую трещинку в нищем домике, построенном из смеси глины и навоза. И еду помнил, каждый день одну и ту же: тонкие, как бумага, лепёшки, мягкий сыр и кислое молоко. Отец-пастух считал, что страсть сына к лекарскому делу будет удовлетворена, если он будет принимать скотьи роды да вытаскивать занозы из глупых мохнатых морд. Март тоже покинул дом мальчишкой. Брался помогать деревенским зубодралам и бабкам-повитухам, не брезговал самой грязной и трудной работой. И всё ради скудной кормёжки, дурного ночлега и бесценных крупиц опыта.