понял – вроде логично вырисовывается…
– А чего понял-то и чего вырисовывается?
– Ну, у римлян традиционное повешение, кажется, не в ходу. Появится только в имперские времена, и ближе к поздним, а пока у нынешних римлян повешение – это одно из неофициальных названий распятия на кресте. Удушение верёвкой им тоже известно, но именно удушение, без виселицы. А настоящее повешение – не ихнее, у кого-то переняли. Может, у германцев, может – у кельтов…
– Скорее, у кельтов, если не исходно испанское, – уточнил Васькин. – Германцы далеко, кельты близко, а турдетанам эта казнь, как видите, прекрасно известна.
– Однозначно, – развёл я руками. – И тогда получается, что и эта формулировка «высоко и коротко» – либо испанско-иберийская, либо кельтская, а римляне её, выходит, просто собезьянничали у кого-то из них, да на латынь перевели.
– Получается так, – пожал плечами Володя.
Я не знаю, как с этим обстоит дело у цивилизованных греков с римлянами, а в иберийской Испании приговорённых долгим ожиданием казни как-то не мурыжат. Могут, конечно, отложить казнь до утра, если есть где держать под замком и стражей, а сам суд, на котором приговор к ней вынесен, только вечером и закончился, но у нас-то указанное действо происходило среди бела дня и особо не затягивалось излишней бюрократической волокитой. А в силу самоочевидности ожидаемого по суду приговора самые подходящие для его исполнения деревья с крепкими сучьями были присмотрены и выбраны заранее. Выбирали их с таким расчётом, чтобы казнённые висели не рядышком, но и не слишком далеко друг от друга. Нужно было, чтобы всех троих было хорошо видно отовсюду с той стороны. Ведь в чём главный-то смысл виселицы, как и финикийско-римского креста? В наглядности. Чтобы вороны не разоряли огород, вокруг него развешивают убитых ворон. И с обезьянами тут надо точно так же – чтобы бандиты призадумались, стоит ли им лезть туда, куда их никто не приглашал, на их пути должны висеть казнённые бандиты.
В полном соответствии с этим принципом назидательной наглядности трёх лузитанских разбойников и вздёрнули – ага, высоко и коротко. Кстати – никто, надеюсь, пищу не принимает? А то, если кто не в курсах, организм в момент гибели утрачивает способность контролировать некоторые из своих функций…
– Могли бы и сводить их просраться напоследок! – буркнул Володя, когда мы отошли, дабы и не наблюдать конкретных физиологических подробностей, и не нюхать сопутствующего им кумара.
– Да, зрелище – на очень сильного любителя, – поддержал Хренио.
– Так я ж разве спорю, господа? – хмыкнул я. – Но в этом-то ведь и есть главный воспитательный смысл. Просто убить разбойничка в бою – это война, которая всё спишет. Прирезать его после боя, пускай даже и с особым садизмом – это беспредел, который тоже война спишет. А вот так вот – спокойно, вдумчиво и наглядно – это правовое государство. Мы ведь, надеюсь, правовое государство собираемся на этих землях строить?
Тут-то и проявилась весьма наглядная разница между их западноевропейским и нашим русским менталитетами. Испанец глубокомысленно покачал головой, хотя перед этим тоже характерно хмыкнул, а спецназер и вовсе заржал, схватившись за живот, да и я ведь сам не без труда сдерживал смех. Сам ржал точно так же, когда при мне в первый раз так пошутили. Хотя – как говорится, в каждой шутке есть доля шутки…
– Но вот так-то зачем – в говне-то? – поинтересовался Володя, отсмеявшись. – Я всё понимаю, но это уж перебор.
– Ну, не скажи – для кого как. Для нормальных людей – может, и перебор, а для этих дикарей нужен наглядный урок. Умереть красиво и героически – это одно, и этим их не проймёшь, а вот так, обоссавшимся и обосравшимся – совсем другое. Ссутся и срутся ещё и от сильного страха, и это тоже прописано в обезьяньей подкорке. И совершенно не вяжется с героической разбойной романтикой, скажем так. Долго-то они так, конечно, не провисят – не удивлюсь, если уже и этой ночью их соплеменнички и товарищи по банде подъедут, снимут их и захоронят как положено по обычаю. Но пока будут их снимать – и нанюхаются, и извозюкаются, – ага, как раз в этой самой субстанции. И естественно, со всеми сопутствующими ассоциациями. И чем конструктивнее они поразмышляют об этом – потом, как-нибудь на досуге – тем лучше.
– Это всё понятно, – проговорил Васкес. – Но я вот пытаюсь взглянуть на нас как бы со стороны, и меня не радует то, что я вижу. Смотрите, что получается. У нас на глазах судят и приговаривают к смерти людей – пускай преступников, пускай достойных своей участи – но людей, таких же, как и мы сами, – а мы с вами шутим и смеёмся. Их вешают, а нам снова весело. Даже местные серьёзны, а мы ведь с вами – цивилизованные люди…
– Ага, были в прежней жизни. Я – в Подмосковье, ты – в Кадисе. А здесь нам – не тут, Хренио. Здесь античный мир, и даже в нём мы сейчас находимся не в Афинах, не в Александрии и не в Карфагене.
– Мы на войне, и это нормальное военное озверение, – добавил Володя. – Тут так и надо – с юмором, пускай даже и с таким, а не то крыша запросто съедет на хрен. Это же местные привычны, всю жизнь так и живут, а нам – только так и надо.
– Да, с волками жить – сам шерстью обрастёшь. Мы на лузитанской границе. А она – довольно-таки оживлённое и беспокойное местечко, – резюмировал я.
3. Римский порядок
– Ну, Нирул! – и мы снова сложились пополам от хохота. – Ну, ты и отчебучил! Римского центуриона! – и опять мы все ржали, схватившись за животы, а уж глядя на нас, невольно заразился весельем и хозяин дома – отец виновника нашего веселья. Хотя, если вдуматься, то ему-то как раз теперь не очень-то до смеха – будь ты хоть тысячу раз прав в конфликте по делу, в итоге прав окажется тот, у кого больше прав. А права римлян здесь с некоторых пор неоспоримы – не поздоровится тому, кто вздумает их оспаривать. Римский порядок, как он есть, мля…
– Да они ведь пьяны были в хлам! – возразил парень. – Протрезвеют – и помнить ничего не будут!
– На твоём месте я бы на такое везение не рассчитывал, – наставительно заметил Фуфлунс. – Хотя бы один из троих, да мог вполне оказаться покрепче своих приятелей. И если узнает тебя или её…
– Так что же я должен был делать по-твоему?! Стоять