Читать интересную книгу Эпоха и Я. Хроники хулигана - Отар Кушанашвили

Записка мадам Н.

Как написал поэт, по небу разбросаны, как вещи холостяка, тучи, и примерно такое же настроение у меня. Мадам, я думал, Вам 20, а Вам – все 29. Должен Вам сказать, что это непростительно много, и я рад, что планы, которые я вынашивал, мечтая о нашем альянсе, снимаются. Вот если бы Вам было 20, можно было бы допустить, что у Вас впереди колоритное будущее. А что у Вас, в Ваши 29, может еще случиться, если жизнь практически прожита?! Другое дело – я. Мне тридцать семь, и для людей я – олицетворение мажора, я крепок, напорист, энергичен и красив, черт меня дери! Впрочем, Вы сами все… Для мужика в тридцать семь жизнь только стартует, огонь в чреслах только начинает гореть, он вот-вот для кого-то станет светом жизни!

Я бодр, как футболист в первом тайме, как Григорьев после информации о проданном тираже, я бодр, боже мой, как Кафельников в лучшие минуты.

А Вы? Простите, но я нахожу Вас подозрительной. Вы думали, что, ловко орудуя на кухне, с посудой расправляясь – раз! раз! – Вы на меня произведете впечатление, которое называется «неизгладимым»? Что вот через каждый час Вы предлагаете мне ватрушки, как-то особенно смотрите в глаза. И я поддамся? Видали мы… Меня этим не возьмешь: тем, что с утра все готово, даже носки аккуратно выглажены, даже про чай второй раз говорить не приходится, даже сигару подносите. Интересно, вот зачем это все? Я и так все вижу. Я, между прочим, еще ого-го! Я и трибуном могу быть. Вы-то, милая, хоть знаете, что такое трибун? Уверен, не знаете, а я не только знаю, но я и есть этот самый трибун, и во мне вообще столько хорошего, я удивляюсь порой сам! Я из того разряда людей, которые сочетают рожу, то есть, простите, лицо, и богатый внутренний мир, и выпад тех, кто рискует со мной спорить, я отражаю изящно, про себя цитируя Лермонтова. (А Вы-то хоть одну строчку из него, душа моя, вспомните? То-то же!)

Кому-то не понравится, что я так рассуждаю, но я знаю себе цену, Вы мне не партия, ну что я могу признать? Я могу признать, что стал благодаря Вам гладким, спасибо, второй подбородок появился, спасибо, временами сам себе кажусь человеком спокойным, что смешно. За это, да, я Вас благодарю.

Но Вам, Мадам, 29! Через несколько, пять-десять, не суть важно, лет у Вас начнутся болячки, и это накалит обстановку, потому что когда Вам станет худо, я не смогу Вам помочь: не умею. И будем маяться – и Вы, и я. Вас это будет унижать, меня это будет угнетать, так, что и думать забудьте про меня.

Ну да, ну да, мне тоже неприятно, но Вам 29, не буду же я… право слово!

А потом заметьте, дорогуша, я даже трюмо не забираю.

Другой бы забрал, а я – нет.

Если вдруг захотите меня где увидеть, осознать, кого Вы потеряли из-за надвигающихся болячек, меня ищите везде: в аэропортах, в кинозалах, где я развиваюсь, реже в библиотеках, где я уже прочел все, на базарной площади, где я кричу продавцу «Урод», в дорогих забегаловках, где я всегда пью пиво, но не много, чтоб форму не попортить.

У меня есть четкие планы, как мне дальше быть. Главное – найти девушку не старше 18-ти, смять ее в комок, опрокинуть все ее планы относительно самостоятельности, научить по-особому смотреть, чтобы в глазах ее ясных светилась гордость от того, что лучший мужик с ней, но и вообще манерам обучить, ну Вы понимаете, о чем я говорю.

И чтоб первые двадцать лет никаких детей! Никаких! Это помешает звезды с неба хватать.

Я плыву на утлой лодочке по этому бешеному океану, отсюда некоторая резковатость тона, мой челн трясет, я думаю о будущем.

Курьер Банка «Огни Большой мечты» Потогонов С.И.

...

Справка. Я не знаю, в какую жанровую номинацию впихнуть эту ахинею. Пардон за нарциссизм, по части которого я уступаю только двум своим любимым людям – Григорьеву и Демидову. Но мне эта ахинея очень нравится.

Она показывает: даже поп-музыка, на которой все нормальные люди нажили неврастению, полна поводов для хоть какого-нибудь умственного процесса.

За походом я не преминул, конечно, спародировать наших боевых и пьющих мужиков, которые всерьез думают, что они «красивы и мужественны».

На все вещи на свете нужно смотреть изящно: не бездумно, но изящно.

Как я, например. Нужно обладать некоторым изяществом, чтобы в песнях, где вся коллизия сводится к тому, что он его накалывает, и она его накалывает, – увидеть возможность высказаться на тему «Не подходи ко мне, я обиделась».

Памяти Майкла Джексона Абсолютное существо

Майкл Джексон – дух бессмертный, МД – время золотое, МД – дух времени, МД – бессмертный дух золотого времени.

На все времена.

Неправда, что он последние годы саботировал карьеру.

Это мы саботировали его.

Как оказалось, он и в момент саботажа творил, и от творений этих, которые я полагаю эталонными, такие же непередаваемые ощущения, как от всего, чему тесно в рамках нормы.

Его глаза, полные грусти.

И наши – горящие каждый раз, когда Миша нам поет.

Он уместен даже сейчас, во времена, когда необыкновенно популярна тема узости анального сфинктера.

От любой его мелодии сердце бьется, а от воспоминания о его внезапной смерти темнеет в глазах.

Он был весь – бунт против квантовой физики, поскольку жил сердцем.

Он пришел в этот мир любить, но, покидая его, не чувствовал себя любимым, хотя сам продолжал любить.

Я в то утро позвонил Павлиашвили, плача, сказал ему, что УБИЛИ великого певца беспримесной любви, которого, ко всему, до убийства сначала откровенно саботировали.

Потом я, плача, стал обзванивать всех и орать: «Поднимайся, заспанная ржа! Мишку убили!»

Как будто взлетел над поверхностью Земли – и шмякнулся оземь.

Его жизнь – фильм без жанра, над жанрами, вне их. Тут тебе и фантастика, и автобиография, и драма, и мело-, и комедь, жестокая местами.

Он был нашим спасением от занудства однообразных дней. Даже признавая, что о МД все после смерти написали лишь в силу стадного инстинкта, потому что последние лет пятнадцать нам дела не было до него, мы должны договориться, что его кончина – дурной сон.

...

Его потустороннее совершенство, легкое напряжение даже в экспозициях, нелегкое напряжение в киношках, которые он попутно снимал, его полуулыбка, – все говорило о том, что он человек очень специального ума. От всего его облика исходило спокойное знание того, что он Особенный.

Но иногда от его облика исходило изнурение. Так бывает с революционерами, так бывает с неуклюжими детьми, за секунду, в зависимости от тона с ними, меняющими собственный тон.

Иногда было очевидно, что он подвергается паническим атакам перед выходом даже не на сцену, – в люди.

Он одновременно казался существом образцовой жизнерадостности и существом образцовой депрессивности; оба эти существа тосковали по Абсолюту.

Они слились в одно, завладели Абсолютом – и отлетело Существо.

Абсолютное Существо.

Рыбак не хочет быть звездой, Бегбедер хочет кокаина, Винокур хочет защитить Дубовицкую

Александру Рыбаку осточертело быть звездой, он хочет выйти из строя, он хочет быть просто музыкантом; его возмущает, что люди, приглашая его, хотят слышать одни и те же пять песен. А он вообще-то классический скрипач, призванный сеять вечное. Он готов к созданию семьи, его избранница норвежская барышня, и у него на счет отношений строгие представления. Он покинул один из украинских проектов, ибо не хотел быть марионеткой (наверное, попросили спеть живьем).

Полуписатель-полупокер Ф. Бегбедер, который умеет хорошо и плохо делать две вещи: соответственно несуразности и писать книжки, в Киеве пытался остроумничать. Я стоял в трех плевках от натурально плевавшегося ФБ и слышал, как на вопрос, какие славянские красивые слова он выучил, ФБ ответил: «отсос». Ну, каждому – по интересам. Еще он жаловался на то, что трезвым ему быть неприятно, а кокаина ему на гастролях недостает («а качество того, что есть, – добавил бы любой наш артист, – хромает»).

Нет, конечно, Регину Дубовицкую («Аншлаг») корреспондент бесполой мымрой не называл. Он, беседуя с Владимиром Винокуром, просто расспрашивал маэстро о Ней, и расспрашивал, что характерно, иронически. ВВ решил за нее заступиться, но сделал это весьма своеобразно: «Да, у нее несценическая внешность, да, она не изучала сценическую речь…» После этих слов никакой комплимент ее профессионализму уже не работает.

Татьяна Егорова, которая всем людям Земли уже четыре миллиона раз сообщила, что была, есть и будет единственной любовью Андрея Миронова, в очередной раз поведала миру, что Ширвиндт и Державин люто завидовали АМ, называясь при этом его друзьями и всегда пользуясь этой дружбой. А после «Бриллиантовой руки» «друганам» жить расхотелось – до того их выводил из себя культ Миронова.