Читать интересную книгу Отчий дом - Ян Винецкий

Лена испугалась. Не за себя, не за опасность провала. Страшно ей было признаться отцу, и не гнева боялась его, а печали…

«Боже мой, как я скажу ему об этом?» — думала она, поднимаясь по лестнице.

Отец забавлялся своей стариковской утехой: пил чай, дуя в блюдечко и часто утирая розовое одутловатое лицо полотенцем. Лена долго умывалась, потом подсела к краю стола, налила себе из самовара чаю, но не стала пить, а все смотрела куда-то в сторону.

Сергей Федорович приметил пунцовые уши дочери, тревожно и смущенно потупленный взор. «Не о замужестве ли речь поведет? — гадал старик. — С Данилой у ней давно закручено-заверчено…»

Лена вдруг откинула назад голову, будто сбрасывая нерешительность и, смело взглянув отцу в глаза, проговорила:

— Папа, ко мне завтра придет человек. Он поживет у нас… неделю.

— Кто такой? — изумленно поднял брови Сергей Федорович.

Лена хотела ответить: «Я и сама не знаю», — но, опустив глаза, тихо промолвила:

— Один человек. Папа! Ты не будешь задавать ему вопросов и никто не должен знать, что он живет у нас.

Сергей Федорович от неожиданности захлебнул горячего чая, обжегся и едва не выронил блюдечка. Он встал и несколько мгновений глядел на дочь молча.

— Лена…

Она шагнула к нему, обняла за голову.

— Да, папа…

Он отстранил ее руки, посмотрел в лицо. Лена не опустила глаз, и в них Сергей Федорович прочитал многое.

— Леночка…

Лицо Сергея Федоровича побелело и сморщилось в горестном, каком-то сиротливом выражении.

— И давно ты встала на путь, ведущий к мраку Варфоломеевой ночи? — спросил он после долгого молчания.

— Давно, папа. И не к мраку, а к свету ведет этот путь, к свету для всего народа!

В глазах дочери, которые он всегда видал детски наивными, не защищенными от житейских бурь, за которые он опасался, что они не разглядят дурного в человеке и будут жестоко обмануты, в этих глазах теперь светилась бесстрашная, непоколебимая вера в свое дело, в них было что-то еще, совершенно непонятное, по его мнению, безумное…

Мать Лены оказалась женщиной скверной, с фальшивою душою. Когда Сергей Федорович воевал в далеком Порт-Артуре, она, уже немолодая, сошлась с каким-то петербургским купчиком и они укатили, по слухам, в Киев. Лена осталась одна. Смятение, тоска, страх долго сжимали болью ее юное сердце…

Сергей Федорович приковылял домой с великою обидою на царя, погнавшего его на бессмысленную и страшную бойню. Искалеченный, усталый, озлобленный, открыл он дверь своей квартиры, и новый ужасный удар потряс его надорванную душу. Целую неделю Сергей Федорович стонал, плакал, выл — да, выл! — от неуемной обиды на людей, от беспросветной мглы, стоявшей в глазах.

Царь обманул, да не его одного! А тут — жена, Марьюшка. Больше жизни любил ее, видел в коротких и усталых солдатских снах, ждал, как солнце, прозябший от стылой маньчжурской ночи… Жена обманула жестоко и бесчеловечно. Странно, но с той поры, размышляя о царе, видел Сергей Федорович рядом ненавистную свою Марью Никифоровну и, думая о ней, красивой спутнице его молодых лет, он неизменно обращался мыслью к царю. Два обличья одной беды!

И не будь Лены, кто знает, не наложил ли бы на себя руки Сергей Федорович, не простился ли бы, как он говорил, «с этой поганой жизнью». Дочь кормила его, словно ребенка, из ложечки, читала ему книги, чаще Максима Горького, рассказывала о Петербурге последних лет. Лена отогревала его окоченевшую душу. В глазах ее, в улыбке, в голосе было столько доброты, заботы, щедрого горячего чувства, что Сергей Федорович часто думал про себя: «Счастлив будет тот, кто свяжет с ней свою судьбу!..»

И вот теперь он узнал о своей дочери такое, что заставило его содрогнуться. Лена, Леночка, его добрая, нежная дочь — тайная заговорщица!.. Немало страшного наслышался поручик о революционерах, о том, что каждый из них ходит с бомбой в кармане, что они получают деньги и оружие из-за границы и их содержат японский и германский императоры.

Многое нравилось Сергею Федоровичу в революционерах — и их бесстрашие, и их ненависть к царю и его сановникам. Порою самому хотелось взять бомбу и швырнуть ее во всех этих сухомлиновых, куропаткиных, в игорные клубы и кабачки, где в объятиях продажных девок пропивают Россию, обменивают на лживые ласки, проигрывают… К хаосу катится Русь, хрипят и сыпят громовыми ударами копыт безумные кони, и найдется ли богатырь, что остановит их на краю пропасти?

Может быть, эти, с бомбами, остановят обезумевшую тройку? Может быть… Одного не мог простить революционерам поручик: того, что они существуют на деньги японского и германского императоров. Ведь те такие же отъявленные негодяи, как и наш Николашка!..

Когда он сказал об этом Лене, та рассмеялась.

— Клевета, папа!.. Клевета, придуманная для того, чтобы народ отвернулся от нас. Тщетные потуги! Народ видит, кто его друг и кто враг.

Лена говорила твердо и страстно. Сергей Федорович скорее почувствовал, чем понял, что борьба, которую ведут революционеры, пустила слишком глубокие корни в душе дочери. Ему стало страшно. Ему казалось, что она стоит на самом краю пропасти. Он не хотел, чтобы она была мученицей пусть даже самого святого и правого дела. Ведь она единственная его надежда, последняя связь с этим страшным миром.

— Девочка моя, лебедь мой белокрылый! — быстро шептал поручик, дрожа всем телом. — Не искушай судьбы, не водись с ними!.. Царские ищейки выследят, изомнут, изломают твою молодую жизнь. Не твоим белым женским рукам браться за оружие. Уйди от них, молю тебя! Ты еще жизни не знаешь, Леночка!..

— Жизни не знаете вы, папа, коль так говорите! — сказала она и взяла его руку, тяжелую, жилистую. — Вся Россия бурлит, папа. Рабочие бастуют, требуя свободы и хлеба. Крестьяне сами захватывают помещичью землю. Не за спиной народа прятаться надо нам, а быть с ним рядом. И не бойтесь, папа, царских ищеек — всех не переловят!

— Говорю тебе, уйди от них! — возвысил голос Сергей Федорович. — Топор у палача острый! Отрекись от них, Лена-а!

— Нет, папа. От совести нельзя отречься, — спокойно сказала Лена, выдерживая его взгляд, в котором были мольба, гнев и боль. — Нельзя!

Сергей Федорович ушел в свою комнату и всю ночь не смыкал глаз…

9

На другой день Лена пришла с высоким мужчиной, по облику и говору — грузином. Сергей Федорович заперся в своей комнате, не вышел к обеду, но вечером, когда Лена отлучилась на полчаса в магазин и вернулась с покупками, поручик сидел за столом и слушал рассказы гостя.

Черная бородка и усы не могли скрыть молодости рассказчика, а, напротив, подчеркивали всю несуразность их присутствия на почти юношеском белозубом лице.

— Зовите меня Лешей. Непременно, — сказал гость Лене, но это предназначалось Сергею Федоровичу. — Хорошее имя, уверяю вас, и заметьте, его удобней произносить шепотом. — Он мигнул озороватыми темно-карими глазами и шепотом проскандировал:

— Ле-ша.

Лена засмеялась и принялась готовить ужин.

Гость рассказывал, как он пересекал Сихотэ-Алиньский хребет, добирался до Татарского пролива, какая там превосходная охота на тигра и медведя, о жизни и обычаях гольдов.

Лену поразил обычай, по которому гольд охотник никогда не выстрелит в медведя, прежде чем не поцелует его в морду, и что нередко дорого обходились гольдам эти поцелуи.

— Добрый обычай! — сказал Сергей Федорович. — Смелой души требует. А у нас вон и на людей охотятся из-за угла.

Леша усмехнулся, но ничего не ответил.

— А какой леший забросил вас в такую чужедаль? — простодушно спросил вдруг Сергей Федорович.

Леша поглядел на поручика с веселым изумлением:

— Разве вы не знаете этого лешего? — Он сверкнул белыми зубами, переглянулся с Леной. — Николай Вторый. Непременно!

Сергей Федорович усмехнулся: «Острый ум у юноши, не зря бороду носит!»

— У гольдов есть правило, — продолжал Леша, — после неудачной охоты они снимают с пояса фигурку бога Чалмиаги, вырезанную из слоновой кости, и нещадно порют ее ремнем. Поверите, временами мне тоже хотелось сделать фигурку Николая Второго и пороть ее, пороть!..

— Ну, и на какой срок вас туда упрятали? — допытывался Сергей Федорович.

— Срок большой, да пришлось сократиться: дело ждет! — Он снова переглянулся с Леной и засмеялся.

«Бежал! — догадался поручик. — Ох, если его сейчас обнаружат!..»

Сергей Федорович, подперев кулаками голову, долго глядел на гостя тяжелым, пристальным, ревнивым взглядом и ему показалось, что вот этот случайно залетевший к ним из-за тридевяти земель человек ближе и понятней Лене, нежели он, отец ее. Он почувствовал, что существует какая-то очень могучая сила или вера, что сближает их, вселяет в них бесстрашие.

— Расскажите мне, пожалуйста, в чем ваша правда? — попросил вдруг Сергей Федорович и смущенно затеребил усы.