Читать интересную книгу Отчий дом - Ян Винецкий

— Русский офицер Можайский тоже за пятьдесят лет до братьев Райт изобрел аэроплан, но пионерами считают Райтов, — заметил Петр Николаевич.

— Что это у тебя за папка, поручик? — спросил Кованько, направив разговор по новому, менее опасному руслу.

«Боится!» — удивился Петр Николаевич. Подавив вздох, он протянул папку:

— Чертежи моего аэроплана.

— Так ты, оказывается, еще и изобретатель! — весело пробасил Кованько, довольный тем, что покончено с щекотливой темой. Он рассматривал чертежи, перебирая их, впрочем, без особого интереса.

— По душе сказать, мне милее воздухоплавание. Невольно проникаешься неверием в авиацию, когда видишь, сколько трупов оставляет она позади себя!

— И все-таки, авиации принадлежит будущее, ваше превосходительство, — вставил Петр Николаевич, и в голосе его прозвучало упрямое несогласие.

— Дудки! — крикнул, стукнув пятерней по столу, Кованько, и это так не шедшее к его солидному облику восклицание и почти мальчишеское, простодушно-яростное выражение его лица вдруг рассмешили Петра Николаевича и он рассмеялся, сдерживая себя, однако, чтобы не быть неучтивым.

— Дудки! — повторил генерал, не обращая внимания на смех поручика. — Воздушный шар значительно, несравненно безопаснее, и в этом его будущее!

Петр Николаевич вспомнил, что недавно в газетах промелькнуло заявление великого князя Петра Николаевича: «В аэропланы я не верю. Во всяком случае, будущее не им принадлежит». Вероятно, великий князь заимствовал эти мысли у генерала Кованько.

— Чувствуется, ваше превосходительство, что воздушный шар вам милее. А мне по душе аэроплан.

Петр Николаевич не замечал, что держал себя с генералом свободно, как с равным.

— Послушай, поручик, про случай, которому я был свидетель. Лет двадцать с лишним тому назад приехал Дмитрий Иванович Менделеев в Клин наблюдать солнечное затмение. Русское техническое общество предложило мне подняться вместе с ученым на воздушном шаре. И вот, помню, в хмурое утро сели мы в корзину. Я подал команду, солдаты отпустили канаты, но шар оставался на месте. Оболочка, снасти, мешки с песком сильно намокли от дождя и шар отяжелел.

«Придется отменить полет, — сказал я. — Двоих сразу не поднимет». «Тогда я полечу один!» — ответил Дмитрий Иванович.

Я засмеялся и говорю: «Вы создали основной химический закон — Периодическую систему элементов, знаю и благоговею перед вами. Но это не значит, Дмитрий Иванович, что вы справитесь с воздушным шаром!»

Художник Репин, друг Менделеева, бывший при этом, взмолился: «Дмитрий Иванович, вы же никогда не летали! Подумайте, прежде чем решиться на такой рискованный шаг!»

А Менделеев пожевал губами, глядит на меня и с улыбочкой говорит: «Эк угораздило вас, подполковник (я тогда подполковником был), появиться на свет этакой стокилограммовой глыбой! Да и господа из Русского технического общества тоже хороши! Что бы им прислать пилота весом килограмм в пятьдесят. Ну что ж, делать нечего… вылезайте, господин подполковник». Я послушно вылез. И что же? Менделеев полетел один. Полетел и полетел в свинцовые тучи… Произвел все научные наблюдения и преблагополучно приземлился. О чем это говорит, господин поручик?

— О великой силе духа русского ученого! — ответил Петр Николаевич, потрясенный смелостью Менделеева.

— Да! Но и о другом: о безопасности, сравнительной, разумеется, полета на воздушном шаре. Черта с два полетел бы Менделеев на этой вашей летающей гильотине — аэроплане!

Петр Николаевич грустно усмехнулся:

— Летающая гильотина! Слабонервного человека можно запугать подобным названием. И вам, ваше превосходительство, была бы благодарна Россия, зови вы молодых людей оседлать строптивого, необъезженного небесного коня — аэроплан. Вас любят, ваше превосходительство, к вам прислушиваются, на ваш зов отзовутся.

Кованько собрал в трубочку толстые губы, потом шумно вздохнул и сказал обиженно:

— Поучаешь, отрок. Старика поучаешь. Нехорошая черта. Рано указательным перстом перед носом моим помахиваешь, рано, отрок. Своего мнения об аэроплане я не изменю!

Он помолчал, зная наперед, что обида скоро уляжется, и продолжал уже тихо и спокойно, возвратив Нестерову чертежи:

— Стало быть, решено: я отдам приказ о зачислении тебя в офицерскую воздухоплавательную школу.

— Благодарю, ваше превосходительство! Но… я стремлюсь к обучению полетам на аэроплане. И хотел прибегнуть к вашей помощи в рассмотрении проекта аэроплана моей конструкции.

Кованько встал. Поднялся и Петр Николаевич.

— Вот что: дай мне чертежи, я покажу их инженер-генералу Александрову и замолвлю за тебя словечко, раз уж ты такой настойчивый. А на воздушном шаре полетай. Понюхай, как пахнут тучи, повоюй с ветром. Аэроплан не волк, в лес не убежит. К тому же я командую только воздухоплавательной школою. Да-а… Может, и ты полюбишь шарик, как я его люблю…

«Упрямый, обидчивый, но доброй и чистой души человек!» — с восхищением думал Петр Николаевич, выходя из кабинета генерала Кованько.

2

Петр Николаевич прямо от Кованько пошел на почтамт и написал письмо в Нижний Новгород.

«Мама! Наденька! Мечта моя близка к осуществлению. Я назначен в офицерскую воздухоплавательную школу. В моменты неудач, когда, казалось, все рухнуло, я не предавался унынию и отчаянию. Напротив, какая-то особенная энергия рождалась в душе и каждая постигшая меня неудача всегда давала мне новые силы… Я готов отдать жизнь ради скорейшего достижения заветной мечты. Можете поверить, что делаю это от всего сердца.

Милые! Целую вас крепко и много, много раз, а Маргариточку и того больше!.. Наденька, родная моя, скоро ли ты принесешь нам Илью Муромца?..»

После трехмесячного теоретического курса начались полеты на воздушном шаре. Сначала Петр Николаевич летал с инструктором, а потом один. Он учился находить теплые мощные потоки воздуха, поднимавшие шар все выше и выше. В такие минуты воздушный шар напоминал Петру Николаевичу планер.

«Эх, Петра Петровича бы сюда! Поглядел бы он, как я тут с ветром и с тучами воюю…

Гордо реет буревестник, черной молнии подобный…»

Петр Николаевич усмехнулся: «Далеко мне до буревестника!..»

Свободный полет на воздушном шаре был, конечно, интересней, чем неподвижное «торчанье в небе» на привязном аэростате. Но все-таки известная скованность была и здесь. Приходилось долго искать благоприятные воздушные потоки, надоедала изнурительная и часто безуспешная возня с балластом.

«На аэроплан бы мне пересесть… К нему и только к нему душа лежит».

И грезилось Петру Николаевичу: вот он подходит к самолету, садится за управление. Солдаты держат крылья. Он заводит мотор, солдаты разбегаются и машина уносит его в небо. Дыбятся сопки, на вывернутую мехом наружу романовскую шубу походит лесистый Русский остров, голубым полукругом врезалась в сушу бухта Золотой Рог, точно глядит город в окошко на седые от вечной дымки просторы Тихого океана.

«Это будет, — шепчет Петр Николаевич. — Будет! Я окончу школу летчиков и вернусь на Дальний Восток. Там все иное — и небо, и земля, и море…»

Воздушный шар набирал высоту. Его относило на Север. Балтийское море светлой сталью отливало на горизонте. «Не дай бог, унесет в море!..» — подумал Петр Николаевич. Он вспомнил недавний трагический случай. Инструктор с курсантом поднялись на воздушном шаре и не вернулись. Моряки сообщили, что шар понесло в открытое море. Начались поиски. Отрядили для спасения воздухоплавателей военный корабль.

Только на вторые сутки моряки увидали часть оболочки воздушного шара, белевшую среди волн. Корабль подошел к остаткам оболочки, но людей под ней не было. Их поглотило море…

Мысль снова и снова возвращалась к Наденьке. Когда она родила Маргаритку, врачи обнаружили, что по счастливой случайности все обошлось благополучно. «В следующий раз роды могут кончиться только одним: смертью матери», — строго, как приговор, произнес седой профессор, известный во Владивостоке своими смелыми и почти всегда успешными операциями.

Петр Николаевич побледнел и, глядя на знаменитого врача с надеждой, смешанной со страхом, спросил:

— Неужели ее не сумеете спасти даже вы… если… если…

Профессор польщенно хохотнул:

— Да, да, даже я!.. Запомните, господин муж: спасти ее сможете только вы. И погубить можете. Понятно? Счастье не любит повторяться при одинаковых обстоятельствах!

Этот разговор Петр Николаевич вспоминал потом не раз, вспоминал с мучительным стыдом, болью и отвращением к самому себе: Наденька ждала второго ребенка. Петр Николаевич не смел взглянуть ей в глаза, был подавлен и мрачен. И удивительно: Наденька успокаивала его. Смерть грозила ей, а она удерживала его от отчаяния и говорила с ласковой грустью: