Читать интересную книгу Отчий дом - Ян Винецкий

«Безумству храбрых поем мы песню!»

6

Странно, чем больше смирялась Наденька с трудными и безуспешными попытками Петра Николаевича стать летчиком, чем больше свыкалась она с мыслью, что «Петра не уговоришь и не переубедишь», тем день ото дня тревожней и грустней становилась Маргарита Викторовна.

Петр Николаевич не берег здоровья, читал и производил расчеты до поздней ночи, а часто и до утра. Однажды на рассвете она застала его задремавшим на стуле, но едва скрипнула под ногами половица, как он поднял голову и снова стал работать логарифмической линейкой.

«Петенька… К чему только приведет твоя затея? — печально размышляла мать. — Уж больно много на твоем пути тяжелых камней». Она знала резкость и прямоту Петра, унаследованные им от отца. Оттого и страшно было за него. Спины гнуть перед начальством Петя не умеет, режет правду в глаза, а с такими качествами офицеру трудно продвинуться по службе. Отца Пети, Николая Федоровича, всю жизнь продержали в воспитателях кадетского корпуса, начальство называло его «злоязыким», «дерзким», «непочтительным». А за что? За то, что не умел кривить душой.

Когда Петя учился еще в корпусе, Маргарита Викторовна рассказывала как-то сыну о мытарствах отца из-за его трудного характера.

— Молодец батя мой! Жаль, что не помню его. И я таким буду!..

Ох, материнское сердце! Сколько разных, самых противоречивых чувств бередят его, сколько печали, боли, тревоги, ласки, страха, восторга, уныния, веры сменяется в нем при раздумьи о детях, о жизни — большой, трудной и неизвестной, что ждет их впереди.

Ведь жизнь — безбрежная, неоглядная река с опасными порогами и водоворотами, с могучим и быстрым течением, с частыми бурями и штормами. Кто знает, удастся ли справиться юным пловцам с крутыми, беспощадными волнами!..

Не раз собиралась Маргарита Викторовна отговорить Петеньку стать летчиком, много горячих материнских слов припасено было ею, но стоит ей поглядеть в глаза сына, когда он говорит о полетах, что ждут его, о проекте своего аэроплана, как все припасенные ею слова становятся бледными, стертыми и чужими.

Нет! Ничего не скажет она Петру. Мать не поднимет руки на его мечту, не погасит огня, горящего в его груди, светящегося в милых, серых, умных глазах его. Но кто поймет, скольких новых морщин на челе стоили эти раздумья!..

Когда планер был, наконец, закончен, Маргарита Викторовна с Наденькой пошли глядеть полеты. Испытания производились на широком поле за Петропавловским кладбищем. Густая толпа людей, среди которых сновали босоногие мальчишки, напряженно следила за приготовлениями к полету.

Были здесь и городовые, и приземистый черноусый пристав, неодобрительно поглядывавший то на изобретателей, то на зрителей.

— Дурачье! — бросил пристав репортеру «Нижегородского листка», вертлявому молодому человеку, то и дело поправлявшему пенсне, не державшееся на тонком носу, и, показывая на толпу, пояснил: — Пришли поглазеть, как свернет себе шею этот неистовый поручик.

— Неистовый! — хихикнул репортер, обежав взглядом крылья планера и остановившись на стройной фигуре Петра Николаевича. — Оч-чень верно изволили заметить, господин пристав! Неистовый поручик!

Маргарита Викторовна стояла неподалеку и слышала эти слова. Обидно было за Петеньку и страшно, до того страшно, что мелко подрагивали колени. Она с ненавистью поглядела на самодовольное лицо пристава.

Ветер крепчал и подбрасывал то левое, то правое крыло планера.

— Ну, ни пуха ни пера! — громко сказал Петр Петрович, волнуясь и суетясь вокруг лошади. Петр Николаевич, бледный, с плотно сжатыми, будто окаменевшими губами, ждал старта. Петр Петрович пронзительно свистнул, стегнул кнутом коня. Петр Николаевич побежал вслед за лошадью все быстрее и быстрее и, когда ощутил тугую, могучую силу, поднявшую крылья, повис на планках, о которые опирались руки. Петр Петрович бросил длинную веревку, буксировавшую планер.

Громко стучало сердце, кружилась голова. Петру Николаевичу хотелось петь от восторга. Летит планер, сделанный им и Петром Петровичем, летит!..

Но петь не пришлось. Планер качнулся и, мягко скользнув, приземлился. Подбежал Петр Петрович:

— Поздравляю с первым полетом, Петюшка!

Друзья крепко обнялись. Потом прибежали Маргарита Викторовна и Наденька. Мать, тяжело дыша от быстрого бега, глядела на него гордо и ласково, тихо повторяла:

— Красиво летел, Петенька… Очень красиво!

Снова и снова поднимался в небо Петр Николаевич. Жажда к полетам была неуемна, хотелось подольше продержаться в воздухе, но планер быстро тянуло к земле. У Петра Николаевича было ощущение человека, истомленного жаждой и зноем, желающего пить непрерывно и много, но принужденного довольствоваться короткими, мелкими глотками.

И все же приятен был первый успех. Пропали опасения, что он не справится с планером. После первых двух подъемов головокружение исчезло, он ловко боролся с порывами ветра, хорошо ориентировался…

На следующий день к обеду Петр Петрович принес две бутылки водки и торжествующе загремел своим густым басом:

— Виктория, господа! Впрочем, по-русски крепче — победа!

— Что такое? — спросил Петр Николаевич, приметив, что друг его уже был навеселе.

— Тебя избрали товарищем секретаря Нижегородского общества воздухоплавания! Понял? Товарищем секретаря!

— Что-то больно скоро. День полетал и уже — товарищ секретаря, — насторожился Петр Николаевич.

— А общество и само-то без году неделю существует.

— Ну, хорошо, товарищем. А кто там секретарь?

— Вот недогадливый! Да я ж секретарь и есть!

Петр Николаевич громко расхохотался.

— Наденька, образумьте вашего Петруся! С ним говорят серьезно, а он смеется! — попросил Петр Петрович, целуя руку Наденьки, вышедшей из кухни на шум. — И приготовьте, ради христа, чего-нибудь солененького, нам предстоит обмыть наш планер.

— Я пойду куплю закуски, а вы раскупоривайте бутылки, — с улыбкой ответила Наденька.

Петр Петрович оставил тон балагура и потешника, как только Петр Николаевич спросил его о Жуковском. Он сел, как-то притих и мягко, задумчиво-мечтательно заговорил:

— Помню первую его лекцию. Вошел высокий старик с окладистой бородой. Со всех сторон шепоток: «Профессор! Профессор!» А он обвел всех черными молодыми глазами и начал:

«Господа! Некогда римские жрецы — авгуры предсказывали будущее по полету птиц. Мы с вами не предсказываем, а творим будущее!»

Ох, Петюшка, такая в его лице была вера в нас, птенцов, так запали мне в сердце эти первые слова его, что, поверишь ли, все время слышу: «Мы с вами не предсказываем, а творим будущее!» Они, словно совесть, будоражат меня, зовут…

— А еще? — спросил Петр Николаевич. — Еще что он вам говорил? Неужто ты больше ничего не запомнил?

— Это я-то? Да я его слова, как стихи, как любимую песню, помню. Вот слушай… Одну из лекций Николай Егорович начал с рассказа о Сократе.

«Греческий философ Сократ, — сказал он, — за неуважение к богам был приговорен к смертной казни. И что же? Преданье рассказывает, что он спокойно выпил чашу с ядом, продолжая поучать своих учеников до последней минуты».

И еще мне запомнилось, кажется, в той же лекции, когда он говорил о Сократе:

«В науке нужны страсть, подвиг, готовность к любым испытаниям. Наука — поле, усеянное мириадами камней. Корчевать эти камни, высвобождать землю, которая должна плодоносить. И при этом не жаловаться на острые камни, на боль, кровь, грязь и ветер, а твердить про себя: „Прекрасно трудное!“»

Петр Петрович вздохнул:

— Да, Николай Егорович зажег не одну молодую душу любовью к науке!..

Петр Николаевич слушал своего друга и ему казалось, что он хорошо знает Николая Егоровича Жуковского, он часто слышал его негромкий голос, ободрявший в часы уныния, растерянности. Нет, Петр Николаевич не относился к тем, кто легко переносил неудачи, кто улыбался в ответ на пинки, наносимые судьбой. Тяжкая обида сжимала грудь, горькие слезы стояли в горле. Исподволь, мучительно рождалась упрямая злость, сила сопротивления…

Верно сказал Николай Егорович: наука — поле с острыми камнями. Корчевать камни, крепко стиснув зубы, корчевать, несмотря ни на что! Земля должна плодоносить!

С завистью глядел Петр Николаевич на Петра Петровича, который несколько лет учился у профессора Жуковского. «Хорошо бы встретиться с профессором!» — подумал Петр Николаевич. У него было много вопросов к ученому. Как Жуковский смотрит, например, на крены, столь неприятные для петербургских «пингвинов»? Разделяет ли он проблему автоматической устойчивости, модную сейчас на страницах авиационных журналов Франции, Америки да и России? Что скажет он о проекте аэроплана злополучного поручика Нестерова? Черт возьми, он забросал бы Жуковского вопросами!..