которая смотрит на меня сверху вниз, моложе медсестры. Должно быть, новый. Только у девушек, приехавших из Мертвых Земель, кожа так сияет от солнечного света.
Мои глаза прослеживают путь ее руки, где она вытирает кусочки рвоты, к верху матраса, где на ее руке отпечатался TNP. Недавно назначенный. Тележка приходит в движение, и я соскальзываю назад, в серебристую коробку. Лифт.
Мягкий хлопок касается моего лица, и она вытирает им мои волосы.
— Извини за это. Я впервые в транспорте. Я Роз.
У меня холодно в груди, и щекотание говорит мне, что тошнота не утихла.
— Мы не используем настоящие имена, — упрекает другой голос, который я не узнаю.
Роз отходит в сторону, и я вытягиваю шею, чтобы увидеть другую девушку, стоящую рядом с ней, упершись руками в другую кровать.
Я опускаю взгляд на профиль моей сестры, лежащей рядом со мной с закрытыми глазами, ее лицо закрыто маской. — Брайани… Мой голос такой слабый и хриплый, что я не могу сказать, говорила ли я вслух или у себя в голове.
Она не двигается, и бледность ее кожи выглядит неестественной. Почти синяя. Я тянусь к ее руке, которая кажется слишком холодной.
— Брайани. Слезы в моем голосе заглушают мои слова, когда я провожу большим пальцем по ее ледяным пальцам.
Лифт звякает, и двери открываются. Пальцы Брайани переплетаются с моими, когда ее кровать выкатывают в коридор.
Собрав то немногое, что во мне осталось, я поднимаю голову с кровати.
— Брайани!
Транспортер наклоняется над моей сестрой, катя ее по коридору, и прежде чем двери закрываются, я вижу, как она натягивает простыню на голову моей сестры.
— Кали, иди сюда!
Я бегу трусцой по грязи, горячее солнце припекает мне плечи, туда, где моя сестра сидит на корточках, указывая на что-то. К тому времени, как я подхожу к ней, она уже стоит на четвереньках, изучая предмет перед собой.
Я замечаю что-то маленькое и пушистое, я предполагаю, что это птенец, судя по маленьким пучкам пуха, которые торчат из его тела, там, где он лежит на земле.
Не двигается.
— Это детская смерть. Улыбка растягивает ее губы, когда она указывает на это с чувством удивления и гордости. Ей всего пять лет, но она все еще не понимает, что такое смерть.
— Это стремительно.
Мой отец научил меня, как определить зараженную птицу примерно ее возраста, но я не могу заставить себя испортить улыбку на ее лице, сказав ей правду. По ней не ползают насекомые. Крови от нападения нет. Он действительно выглядит так, как будто спит.
— Лучше оставь его в покое, Бри. Скоро придет мама, чтобы разбудить его.
— Но мама заберет его, и я хочу поиграть с ним.
Качая головой, я легонько похлопываю ее по плечу.
— Ей нужно быть со своей мамой, Бри. Ты бы не хотела, чтобы кто-то забрал тебя у нашей мамы, не так ли?
Она опускает голову, печально надув губы.
— Нет. Я бы скучала по маме.
— Тогда оставь ее в покое. Пусть ее мама приедет за ней, чтобы они могли быть вместе, хорошо?
Кивнув, она приподнимается на своих пухлых ножках.
— Кали? Когда я умру, мама тоже приедет за мной?
Ее вопрос застает меня врасплох, и я наклоняю голову, мое внимание переключается между Бри и птицей.
— Да. Птицы-мамы никогда не оставляют своих детенышей одних надолго.
Я смотрю на стену, свернувшись в тугой комочек. Слезы капают на подушку у меня под головой, пока я пытаюсь восстановить все воспоминания, которые у меня еще остались о ней. Те, что были еще тогда, когда она была младенцем, лежала у меня на руках, когда моя мать сидела рядом с нами.
— Она твоя, сказала она мне.
— Тебе нужно помочь маме позаботиться о ней, хорошо?
Я помню гордость в моем сердце, когда я держала ее руку в своей, целуя ее в лоб. Моя крошка. Моя самая родная крошка.
— Как ты себя чувствуешь? Сладкие воспоминания о ней темнеют до серого, когда голос Медузы прерывает мои размышления.
Я не отвечаю ей.
— Я подумала, тебе следует знать… Она перенесла операцию.
В порыве надежды я поворачиваюсь к ней, мое сердце снова возвращается к жизни.
— Она жива?
— Конечно. Это больница. Здешние врачи хорошо оснащены, чтобы справиться с несколькими пулями.
— Но… но я видела ее. Я видела, как они увезли ее и… накрыли простыней.
— Это сделал врач?
— Нет. Один из перевозчиков.
— Ах, да. Она качает головой и расхаживает рядом с кроватью.
— Идиотка. Думала, она уже мертва.
— Могу я увидеть ее? Пытаясь сесть, я падаю обратно на подушки и хватаюсь за пульсирующую боль в задней части черепа.
— Боюсь, что нет. Помимо того факта, что ты еще не совсем встала на ноги, это не очень хорошая идея.
— Я просто … Мне просто нужно ее увидеть. Убедиться, что с ней все в порядке.
— Кажется, у твоей сестры все хорошо, когда ты не вмешиваешься. Ее слова пронзают мое сердце, поскольку правда в них смешивается с мыслями, которые были у меня некоторое время.
— В конце концов, это была твоя вина, что она в конечном итоге подралась с одним из охранников. Если бы ты не была такой… несговорчивой, ничего бы этого не случилось.
— Я… я не хотела воровать.
— Я знаю, что ты этого не делала. Я знаю, что ты просто пыталась завести друзей, но здесь воровство — это не способ завести друзей. Когда ты воруешь, это означает, что кто-то другой остается без. Вы бы заставили кого-нибудь голодать, просто чтобы почувствовать свою принадлежность?
Я качаю головой, чувство вины в ее словах просачивается в мою совесть.
— Я посоветовала охране оставить это в покое. Вы все трое достаточно пострадали от последствий. Я не вижу необходимости навлекать еще больше травм. Но вы останетесь без пайков до конца недели.
У меня перехватывает дыхание при мысли о том, чтобы не есть несколько дней. Я даже не знаю, могу ли я позволить себе такую вещь, и, возможно, в этом весь смысл. Может быть, я умру здесь медленной голодной смертью, незаметной смертью, гораздо менее травматичной, чем когда мне отрежут пальцы, но все равно подам пример остальным.
— Я собираюсь перевести твою сестру. Будет лучше, если вы двое не будете общаться. Вообще.
Отворачиваясь от нее, я не останавливаю слезы, которые снова льются. Я пролила так много слез за последние пару дней, удивительно, что во мне еще что-то осталось.
— Ты понимаешь, что это к лучшему, верно? Ты ведь хочешь лучшего для своей сестры, не так ли?
— Да. Я не думала, что это место может быть еще более одиноким. Еще темнее. Но я только что отдала свою сестру этим монстрам без боя. Потому что глубоко в моем сердце я верю, что это действительно лучше для нее. Я искренне верю, что ей лучше без меня в этом