что! Безобразие! Форменное безобразие!
Зазнобин встал, пружинящим шагом прошелся по кабинету, остановился возле карты района. На ногах у него яловой кожи сапоги с короткими голенищами. Брюки из дешевой серой материи, на коленях слегка замасленные, рубашка синяя, рукава засучены по локти, а руки сильные, мускулистые.
Илья молча следил за ним. Директора МТС он знал давно как человека строгого и справедливого, уважал и немного побаивался. «Пожалуй, того… поспешил я, — раскаивался теперь Илья. — Трактор бросил. Правда, Мишка поработает на нем, а все равно плохо получилось! Но не мог же я оставаться там… Неужели не понимает этого Иван Федосеич!»
Между тем Зазнобин, постояв у карты, вернулся за стол, на котором ничего не было, кроме маленькой фарфоровой в фиолетовых пятнах чернильницы, толстой коричневой ручки с пером и заменявшего пепельницу стеклянного блюдца, полного мятых окурков и серого пепла.
— Давай твое заявление — сердито потребовал он начальственным тоном.
— Какое заявление? — не понял Илья.
— Ты же в другую бригаду просишься.
— Не писал, думал, на словах.
— «На словах», — передразнил Зазнобин и грубо приказал: — Пиши! — Вынул из ящика, положил на стол листок тетрадной бумаги в одну линейку. — Мотивировку можешь не поминать… и — покороче.
Крутояров тут же написал заявление о переводе в другую бригаду. Директор вынул двусторонний карандаш, синим концом крупно не спеша вывел: «Отказать» — и, поставив дату, размашисто расписался.
Илья взял свое заявление с такой неожиданной резолюцией и, сворачивая его, обидчиво проговорил:
— Не ожидал я от вас, Иван Федосеич… зачем было писать?
— А чтоб доку́мент был, — наставительно объяснил директор. — По нем видно, что ты не шатался где попало, а в эмтээсе находился. Покажешь Огонькову. И чтоб мне на любовной почве никаких ссор! — рявкнул вдруг Зазнобин, и все рябоватое лицо его и бритая сияющая голова сделались одного цвета с его большим красным носом. — Понахватались, начитались, черт вас дери! Книжки с умом надо читать!
— При чем тут книжки, — мрачно возразил Крутояров, встав со стула. Было совершенно непонятно, почему директор, так внимательно и сочувственно выслушавший его, вдруг вскипел, написал «отказать», а теперь и кричать принялся.
— А при том! — раздраженно вскрикнул Зазнобин, не любивший, чтобы ему перечили. — При том, что надо своим умом жить, а не по книжкам! Дурь-то всякая откуда у вас в головах? Не от книжек разве? Ишь ты, Онегин-Печорин выискался! Из-за какой-то девчонки с товарищем в одной бригаде не может! Гляди, дуель еще придумаешь! (Он нарочито подчеркнул — дуЕль.) Они от безделья палили друг в друга из револьверов. А ты чего чертовщину затеял? Делать тебе нечего? Разве об любвях нам с тобой думать, если посевная затягивается! Езжай немедленно в бригаду — и больше ничего слушать не желаю. Насчет самовольной отлучки напишешь объяснение бригадиру… а мы тут посмотрим… как будешь работать… а не то взгреем… сильно взгреем! Долго будешь помнить! Распустились, анафемы! Куда захочет, туда идет. Плевать ему, что трактор простаивает!
Крутояров вытянул руки по швам, как солдат перед командиром.
— Работает трактор, Иван Федосеич, — хмуро произнес он. — Миша Плугов — вы же знаете его… Он на нем, пока я тут…
— Какой такой Миша? Нет у меня такого тракториста! Не имеет права садиться за руль. Ты мне еще машину угробь любовными выкрутасами своими. С живого не слезу!
Все больше распаляясь, Зазнобин стучал уже кулаком по столу, ругал на чем свет стоит не только Крутоярова, но и всех трактористов, которые, по его мнению, не понимают, что такое дисциплина.
«Зря я пришел к нему», — уныло думал Крутояров, покорно выслушивая нагоняй. Он готов был уже примириться с тем, что придется возвращаться в бригаду Огонькова, хотя по-прежнему не представлял, как будет работать и ладить с человеком, причинившим ему непоправимое зло.
— Разрешите идти, — наконец осмелился он прервать бурный поток речи директора.
Зазнобин сразу умолк.
— Ступай! — сердито разрешил он после небольшой паузы. — Чтоб это в последний раз! — поспешил он добавить уже сравнительно спокойно. — Переживать, пожалуйста, переживай что твоей душе угодно, но работу бросать! Это, дружок, последнее дело. — Когда Илья, толкнув дверь, шагнул за порог, Зазнобин окликнул его: — Погоди-ка, постой! Вернись!
Илья нехотя вернулся, стал перед столом, полагая, что директор сейчас начнет нарочно давать для передачи Огонькову какие-либо распоряжения. «Устных не повезу, — пускай пишет. Разговаривать с Огоньковым я не смогу».
— Садись! — пригласил Зазнобин совсем уже мирно, будто минуту назад и не было тут бурной сцены по вразумлению недисциплинированного тракториста. Набрякшее кровью лицо, бритая голова директора постепенно «отходили», принимая нормальный вид. — Торопиться тебе теперь незачем. Мишка и в самом деле с машиной справится. Ты верно говоришь, что поручил ему?
— Так точно, поручил, Иван Федосеич, — деловито подтвердил Илья, осторожно присаживаясь.
— Ну и хорошо, — совсем уже потеплевшим тоном с удовлетворением проговорил Зазнобин. — Пускай поездит… ему удовольствие и польза. Так сказать, практика. Я давно планирую тракториста из него сотворить. Парнишка неравнодушен к машине, а такие нам нужны, — Зазнобин раскрыл портсигар, положил посреди стола, сам взял папиросу. — Покури. Волнуешься небось. Еще бы! Зверюга, а не директор. Никакой чуткости к молодому влюбленному человеку.
Илья тоже взял папиросу, зажег спичку, протянул директору. Некоторое время курили молча. Лицо Зазнобина было озабочено. Потом, почесав за ухом, он сочувственно и раздумчиво сказал:
— По совести говоря, сволочную штуку упорол с тобой Огоньков этот. Понимаю — пошутил. Ну и продержи несколько минут для смеху, а то, говоришь, больше часа?
— Больше, — ответил Илья. — Часа полтора, не меньше.
— На твоем месте я бы его хорошенько вздул, чтобы он всю жизнь помнил эту свою идиотскую шутку! — совершенно серьезно сказал Зазнобин. — Это у тебя такой мирный характер!
Илья промолчал. Может, директор шутит?
Зазнобин шумно вздохнул.
— Положение твое не ахти какое! Трудненько возвращаться. Легче касторку принимать три раза в сутки по стакану зараз… С Огоньковым каждый день видеться — хошь не хошь. А он, гляди, по работе начнет придираться. Он занозистый, я его знаю… тем более отношения у вас в доску испорчены, и в один присест их не поправишь. Я понимаю: возможно, у вас с Галей и без этого случая ничего не вышло бы… но теперь ты иначе думать не можешь, что виноват во всем Огоньков. — Зазнобин говорил спокойно и рассудительно, как бы стараясь беспристрастно разобраться в сложившейся ситуации. — Кроме того, и с девушкой тебе не миновать встречаться. Глаза же не закроешь! А она под ручку с этим ученым фертом, с Андреем Травушкиным! А изба Травушкиных почти напротив твоей. Мука мученическая! Это, пожалуй, еще горше, чем встречи с Огоньковым. Правильно я говорю?
Илья