Ершов.
— Какое поспешное бегство! И все это — на почве гипертрофии скромности. Однако скромность не всегда уместна. Она украшает того, кто добился славы, известности. Мы же с тобой — начинающие. Если скромничать — нас никто и знать не будет. Мы обязаны шуметь, кричать о себе, бороться за свои таланты! Ну, пошли в кассу, сдадим твой билет — и в ресторан!
3
А в субботу в зале клуба журналистов состоялось обсуждение творчества Ершова (в афише так и было написано: «творчества»). Присутствовало человек восемьдесят — писатели, поэты, журналисты, преподаватели вузов, студенты. На небольшой сцене за длинным столом, накрытым малиновой плюшевой скатертью, находился президиум из представителей Союза писателей, горкома комсомола, альманаха. Газету представлял заведующий отделом культуры Стебалов. И все — и в зале, и в президиуме — были люди незнакомые Ершову, исключая редактора альманаха Лубкова, который прочитал перед этим все тетрадки, отобрал, что читать на вечере, и часа два беседовал с ним о недостатках стихов и был теперь председателем собрания.
Жихарев же сидел в первом ряду с видом постороннего зрителя.
Ершов выступал с трибуны. Стихи он читал наизусть и очень волновался. Сердце его гулко и напряженно стучало, сочный басистый голос звучал несколько однотонно, не повышаясь даже в патетических местах. И Жихарев нервничал: Алеша так великолепно читал ему стихи Кольцова, Некрасова, Лермонтова, Блока, Маяковского (Ершов знал уйму стихов на память), а свои мямлит. Искренне хотелось, чтобы его «выдвиженец» произвел наивыгоднейшее впечатление, «блеснул».
Однако опасения Жихарева были напрасны: стихи Ершова аудитория приняла хорошо.
Лубков, открывая собрание, предупредил, что предстоит не отделение концерта, не парадное представление поэта, а деловой разговор. Следовательно, надо внимательно выслушать, потом обсудить прочитанное, чтобы помочь поэту понять и положительные стороны и недостатки его стихов.
Невзирая на такое предупреждение, почти всякий раз, когда Ершов заканчивал читать, раздавались дружные, шумные рукоплескания, вгонявшие автора в пот и краску.
Обсуждение было доброжелательным. Большинство выступавших говорили, что стихи им понравились и по форме и по содержанию. Но некоторые указывали и на недостатки: на глагольные рифмы, на неудачные слова, на неуместное скопление свистящих и шипящих звуков в строчках.
Против стихов Ершова решительно выступил только писатель Рославлев, человек средних лет, в сером отутюженном костюме, с длинными, чуть не до плеч, волосами цвета просяной соломы, с припухлым носом. Он не разделял общего восхищения стихами молодого человека. Стихи, мягко выражаясь, средние. В наш век всеобщей грамотности при известной усидчивости любой окончивший среднюю школу может сочинить подобные. И решительно восстал против тех, кто провозглашает Ершова поэтом, да еще и талантливым. Не надо бросаться словами, товарищи! Что такое поэт и что такое талант?
— Я сам в молодости сочинял стихи, — доверительно улыбнулся Рославлев. — И меня считали поэтом, и талантливым. Я выпустил даже несколько сборников своих стихов. Но когда повзрослел, понял, что я не поэт. А между тем с точки зрения литературной техники у меня были стихи куда лучше услышанных нами сегодня. Все, что здесь происходит, я отношу прежде всего на счет чрезмерной доброты нашего уважаемого редактора альманаха товарища Лубкова. Известна его нетребовательность и слабость к начинающим. Десяток стихотворений — и уже поэт! Но это еще полбеды: страницы альманаха краснеть не умеют, они выдерживали и не такие опусы. Беда в том, что деревенского парня хотят вовсе сбить с толку. Я слыхал, что Лубков и другие слишком ретивые меценаты и поклонники юных талантов намерены перетащить товарища в город. Спрашивается: зачем? Чтобы увеличить количество неудачников? Я считаю и убежден, что не следует и даже вредно толкать Ершова на такой гиблый путь. Переезд в город оторвет его от родной стихии, от почвы, взрастившей его. Пусть он живет в деревне и работает в колхозе. И пусть потихоньку пишет, присылает нам. Посмотрим, может, со временем у него что-нибудь и получится. А пока лично я не вижу и не нахожу в его стихах ничего выдающегося, ничего такого, что давало бы нам право ломать жизнь молодого человека.
После выступления Рославлева уже не столько говорили о стихах Ершова, сколько возражали против отрицания его талантливости. У Рославлева нашлись сторонники. Они самоотверженно старались отстоять его точку зрения. Выступил и Андрей Травушкин. Он согласился, что Ершову не следует покидать колхоз, дабы не оторваться от жизни, но все же признал в земляке и «некоторые способности». А в заключение подверг два стихотворения сокрушительному разносу, как «технически не сделанные».
Андрей Травушкин был немного ниже среднего роста, лицо у него круглое, с непомерно большим лбом и острым подбородком. Волосы тоже длинные, как и у Рославлева, цвета поджаренного хлеба, зачесаны назад. Он имел приятный, звучный голос и говорил четкими закругленными фразами. Казалось, каждое слово его продумано и взвешено. И пока Травушкин говорил, Ершов соглашался с ним, так же как и с Рославлевым. Но вдруг он вспомнил: Андрей Травушкин собирается жениться на Гале Половневой — и тогда и речь его и весь он сам вызвали в Ершове неприязненное чувство. Хотелось сказать ему что-нибудь резкое, обидное, но сдержался. «Не место и не время сводить с ним счеты тут!» — подумал Ершов.
Выступлением Травушкина прения были закончены. Лубков дал слово автору.
— Что я могу сказать? — смущенно проговорил Ершов, поднявшись (он сидел в первом ряду вместе с Жихаревым). — Спасибо за внимание. А стихи мои верно слабые, сам чувствую и вполне согласен с товарищем Рославлевым и другими. И насчет переезда в город товарищ Рославлев, по-моему, прав. Учиться мне нужно — это да! Но учиться можно теперь и в деревне.
В заключительном слове Лубков обрушился на Рославлева, обвинив его в равнодушии и бюрократическом подходе к талантливым людям.
— Товарищ Рославлев советует Ершову оставаться в деревне и потихоньку писать. Во-первых, почему потихоньку? Ершову надо писать не потихоньку, а во всю мощь своих сил. Такие речи не поднимают творческую энергию, а угашают ее. Да, да! Угашают! Яркое подтверждение тому — слова самого Ершова, который соглашается с Рославлевым. Во-вторых, почему Ершову не переехать в город? Оторвется от почвы? А разве в городе нет никакой почвы? Разве в городе меньше условий для роста и связи поэта с современностью? Я порекомендовал бы самому товарищу Рославлеву, который так рьяно печется о связи Ершова с жизнью, поехать в село и годика два-три поработать там молотобойцем, например, как Ершов. Рославлеву это было бы полезно. Он ведь отродясь не жил в деревне и физическим трудом никогда не занимался. Посмотрели бы мы тогда, много ли он написал бы.
И дальше Лубков говорил о том, что профессиональное разделение труда у нас