Читать интересную книгу Литература (Русская литература XIX века). 10 класс. Часть 2 - Коллектив авторов

В центре комедии «Свои люди – сочтемся!» – богатый хозяин, ловкий приказчик, коварная дочь. Купец Большов затеял ложное банкротство, чтобы обмануть кредиторов, а приказчик Подхалюзин обманул его самого – и состояние присвоил, и дочь Липочку «завоевал». Действие развивается по принципу песочных часов: сила Большова постепенно слабеет, власть его «утекает», в какой-то момент часы переворачиваются – и наверху оказывается Подхалюзин…

К традициям русского театра XVIII столетия восходит и ономастика Островского – система имен его персонажей.

Классицизм предписывал комедиографу жесткие правила. Зритель должен был заранее знать, как относится автор к тому или иному герою, следовательно, имена и фамилии подбирались говорящие. Стародум и Скотинины в фонвизинском «Недоросле» – яркие примеры такого рода. Ранний Островский не отступает от этого правила. Если в центре действия мелкий пройдоха (в словаре Владимира Даля именуемый подхалюзой), то фамилия Подхалюзин напрашивается сама собой. А главному персонажу, богатому и сильному купцу, естественно дать кичливую фамилию Большое, библейское имя Самсон (в Библии это могучий герой, который утратил свою силу) и насмешливо-горделивое отчество Силыч.

Новой была не интрига. Новым был не принцип подбора имен. Новым был подход автора к героям. Театральное искусство куда более условно, чем эпическая проза и даже лирика; сценическое действо диктует драматургу свои жесткие правила. Актер не может играть хорошо, если нет зрительского отклика, ответной «волны» зрительного зала. При этом спектакль идет недолго, разворачивается стремительно. Чтобы зритель сразу, не теряя времени, включился в ход событий, эмоционально отозвался на них, в героях должны узнаваться общие, типологические черты.

Вспомните, что такое театральные амплуа, – мы говорили о них, когда повторяли комедию Грибоедова «Горе от ума».

Разумеется, эти узнаваемые амплуа, как своего рода колбочки, художник наполняет новым содержанием, наделяет героев индивидуальностью, характером. Но Островский с самого начала сосредоточился на другой задаче. Он недаром брал уроки у натуральной школы и соотносил своих персонажей не с театральными типами, не с театральными масками (ловкой служанки, обманутого мужа, скупого барина, умной крестьянки), а с социальными типажами – купцами, слугами, дворянами.

В образе Большова зритель сразу узнавал черты купца современного, «образца» 1850-х годов. То же и с Подхалюзиным. Житейские наблюдения драматурга были сгущены, сконцентрированы, сфокусированы в его персонажах. И лишь затем эти свежие наблюдения оттенялись легко узнаваемым литературным фоном. (В Подхалюзине узнается тип Молчалина; некоторые сцены со страдающим Большовым напоминают пародию на шекспировского короля Лира.)

В первой же заметной пьесе Островского определились и другие особенности его поэтики.

Речевые характеристики героев не просто вносили дополнительные краски в образ персонажа, не только подчеркивали его индивидуальность. Диалоги в комедиях и драмах Островского играли куда более серьезную роль, они служили речевым аналогом действия. Что это значит? А вот что. Когда вы будете читать пьесы великого русского драматурга, то наверняка обратите внимание: при всей своей увлекательности они не слишком динамичны. Экспозиция в них очень долгая, а кульминация и развязка, напротив, стремительны и скоротечны. Интерес зрителя и читателя обеспечен совсем другим: ярким описанием нравов, напряжением моральных коллизий, которые встают перед героями. Откуда мы узнаем об этих коллизиях? Как раз из диалогов героев. По чему судим о колорите, самобытности? По речи персонажей. В том числе по их монологам.

Например, комедия «Свои люди – сочтемся!» открывается монологом купеческой дочери Липочки.

Для дальнейшего развития действия монолог этот решительно не нужен. А вот для понимания героини – просто необходим. Жеманные обороты («али», «особливо»), полукнижные-полуразговорные выражения («Удостойте счастия, сударыня!») создают образ бойкой дурочки, которая своего, однако, не упустит. В том и дело, что Островский переносит в драматургическую плоскость психологический опыт, накопленный русской повествовательной прозой. Он сознательно романизирует свои пьесы, то есть, подобно авторам русских психологических романов, смещает центр тяжести с интриги на внутренний мир человека. (Оттого их так интересно читать – не менее интересно, чем смотреть в театре.)

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Учебный материал, обозначенный звездочкой, носит дополнительный характер; рекомендуем ознакомиться с ним, если вы углубленно изучаете предметы гуманитарного цикла.

2

В стиле Диккенса (франц.).

3

Генерал Миних, тетя (франц.).