Основание общества «Ясная Поляна» в момент общей разрухи, когда еще не вполне прошла волна усадебных погромов, несомненно имело большое значение. Местные большевики, не освоившиеся с властью, может быть даже и не поверившие еще в свое могущество, действовали осмотрительно и осторожно, а то, что какое–то официальное объединение заботилось об Ясной Поляне, было очень важно. В 1919 году, когда Деникин был уже недалеко от Тулы, общество «Ясная Поляна» совершенно серьезно обсуждало вопрос о том, что красная и белая армии должны сговориться, чтобы бои происходили вне зоны Ясной Поляны.
Общество «Ясная Поляна» состояло из чрезвычайно порядочных людей, но вскоре оказалось, что под прикрытием общества председатель действовал самостоятельно. Члены общества пробовали протестовать, но напрасно. Он говорил так ласково и сладко, таким таинственным туманом окутывал свои начинания, что члены правления молчали в бессильном недоумении. Мысль построить в Ясной Поляне школу — памятник Толстому — впервые зародилась в обществе. Таинственно появился откуда–то лес для школы и лежал несколько месяцев под дождем. Председатель выбрал место для постройки, произошла торжественная закладка фундамента, но прекрасный сосновый лес исчез куда–то так же таинственно, как и появился, и писатель теперь все внимание устремил на постройку шоссе. Работали землекопы, подвозили шлак с завода Косой горы. Он отдавал приказания служащим, приказывал запрягать и отпрягать лошадей.
В те редкие приезды, когда мне удавалось навестить Ясную Поляну, я бывала не раз поражена странностью той роли не то спасителя Ясной Поляны и ее обитателей, не то управляющего, которую взял на себя председатель общества. Он вечно что–то раздавал полуголодному и раздетому населению: кусочки мыла, шоколада, и вид у него был такой, точно он благодетельствовал их по гроб жизни. Со свойственной ему ловкостью, именем Толстого он выпрашивал у правительства всевозможные продукты и вместо того, чтобы передавать их на склад Ясной Поляны для правильного распределения, разыгрывал из себя благодетеля и распоряжался ими сам, пользуясь этим для того, чтобы постоянно захватывать все большую и большую власть над жителями Ясной Поляны, не могущими достать ни предметов первой необходимости, ни питания.
Тетенька шутя прозвала писателя «батюшкой–благодетелем». Это прозвище так и осталось за ним навсегда.
Не знаю кому: обществу «Ясная Поляна», писателю или сестре Тане пришла в голову мысль об организации в Ясной Поляне советского хозяйства, но когда я была в Москве, ко мне приехал Коля Оболенский и спросил, не имею ли я чего–либо против его назначения заведующим.
Я откровенно сказала ему, что считаю его непригодным для этого дела. Он возразил мне, что все остальные члены его семьи, даже мама, не возражают. Я поняла, что мой протест не имел никакого значения, и действительно, Комиссариат Земледелия вскоре назначил его заведующим имением.
Оболенский пропал бы без писателя, и, хотя писатель его в грош не ставил, они поладили.
Власть писателя особенно возросла после того, как, заручившись мандатами, он съездил на Украину за хлебом.
В 1918–19 годах хлеб в наших местах не родился и крестьяне голодали. Пекли хлеб с зелеными яблоками, с желудями. Желудей в те годы родилось видимо–невидимо. Крестьяне мешками таскали их домой, мололи на муку, пекли хлеб. Хлеб выходил невкусный, и у всего населения зубы от желудёвой муки были черные, точно выкрашенные. Улыбнется красивая девушка, а зубы черные, смоляные, даже жутко.
Вернулся писатель с вагонами белой муки, крупами, сахаром не только для обитателей усадьбы Ясной Поляны, но и для всей яснополянской деревни.
— Батюшка, благодетель ты наш, — вздыхали бабы, — дай Бог здоровья ему, деткам его, внукам. Спас от голодной смерти.
Все обитатели Ясной Поляны его приветствовали.
— Пропал бы без него, — говорил Оболенский, — удивительный человек! Всё раздобудет.
Служащие в яснополянском доме не знали, как и чем угодить благодетелю, а он покрикивал на них, да и на всех обитателей Ясной Поляны. Кричал на мать и на сестру, когда она хотела внести порядок в распределение продуктов.
— И чего вы вмешиваетесь, — грубо резал он, — ведь вы решительно ничего в делах не понимаете, весь ваш удельный вес равняется нулю.
Сестре было больно. Я выходила из себя:
— Выгони ты его, — горячилась я, — как он смеет говорить грубости.
Но сестра терпела. У нее был более кроткий характер, чем у меня.
Я не могла не видеть, как в Ясной Поляне распоряжаются чуждые и отцу, и нам люди. Отцовским именем выпрашивали подачки у правительства, неправильно распределяли, окружали себя родственниками и фаворитами, а усадьба постепенно приходила все в больший и больший упадок. Зарастал старый парк, погибали плодовые деревья, в Чепыже срезали старые березы, разрушались постройки. В доме все изменилось, только две отцовские комнаты оставались в том же виде, что и при нем, но почему–то в кабинете грудой были навалены посмертные венки, что придавало совершенно иной характер всей обстановке.
У Оболенского было четыре помощника: три мальчика по 17 лет и бывший кучер Адриан Павлович, который тянулся изо всех сил, чтобы поддержать хозяйство. Один из помощников был сын писателя. И смешно и противно было смотреть, как этот молокосос, заложив ногу за ногу, развалясь в мягком кресле, заставлял пожилого Адриана Павловича стоять перед ним, пока он отдавал распоряжения.
Более 1150 человек были на государственном снабжении, получали пайки, хотя земля, всего 30 десятин, обрабатывалась крестьянами исполу[45].
Старушки держались в загоне. Помню, мама никак не могла добиться, чтобы в большом доме вымыли и вставили вторые рамы. А была уже поздняя осень, холодно, во флигеле, где жил Оболенский, дом был уже давно утеплен. Наконец, мама, стоя на сквозняке, сама стала мыть стекла.
Таня не могла добиться лошадей, когда надо было ехать в город.
* * *Это продолжалось около года. Все чувствовали, что в Ясной Поляне неблагополучно. У Тани во флигеле устроили совещание. Благодетель долго и туманно говорил о творческой созидательной работе в Ясной Поляне, где стройный оркестр под управлением вдохновенного дирижера будет играть прекраснейшую симфонию.
— Я желал бы играть одну из скрипок, — сказал брат Сергей, принимая всерьез речь благодетеля.
Таня, на минуту оторвавшись от вязанья (она всегда что–нибудь делала), иронически улыбнулась.
— Пф! — фыркнул благодетель. — А не думаете ли вы, Сергей Львович, что вы нарушите стройность оркестра? — И, помолчав, добавил снисходительно: — Ну, мы вам дадим последнюю скрипку…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});