— Нельзя, бабушка, теперь всё правительству принадлежит, не нам, все на счету. Коли прикажешь насыпать чего или сама возьмешь, как бы в тюрьму не угодить!
— Не пойму я. Ну как же так? Какую же они имеют праву вашим добром распоряжаться? Ну, как же жить–то теперича, коли все отняли? А ты не торгуйся больно–то, — обратилась она к невестке, — прибавь фунтик, кабы господам не крайность, неужели ж они стали бы старым барахлом торговать!
Мы ехали домой сытые и довольные. В ногах стояли мешки, наполненные мукой, картошкой и гречневой крупой, и я то и дело ногой ощупывала большой кусок соленого сала, плотно лежавшего под ногами.
«Только бы до Москвы довезти, — думала я, — почти на всю зиму хватит».
ТРАНСПОРТ
— Чего толкаетесь, барыня?
— Я не толкаюсь, ноги устали стоять…
— Топочет ногами, как кобыла. Аль тебе не нравится в товарном ездить? Тебе бы, барыня, в комиссарском вагоне ездить, коли этот не нравится!
— Голубушка моя бедная, — прошептала мне молодая женщина, — уморилась ты, видно, не привышная. Слушай, я тебя научу. Ты не стой на ногах–то все время, дай им отдохнуть, подожми их. Не бойся, не упадешь…
Я послушалась, поджала ноги и повисла на плечах соседей. За несколько минут ноги отдохнули. Таким образом я могла простоять двадцать и больше часов, когда приходилось ездить из Ясной Поляны в Москву.
Товарные вагоны не чистились. В них возили и людей и скотину. Ноги утопали в жидком навозе. Поезд часто останавливался даже на самых маленьких станциях, иногда останавливался в лесу — не хватало топлива. В таких случаях выгоняли пассажиров из вагонов и заставляли собирать дрова.
Один раз, когда я ехала из Ясной Поляны в Москву, я влезла в товарный вагон. К моему удивлению, в вагоне было просторно. Можно было сидеть на полу и даже вытянуть ноги. Пассажиры мне показались какими–то странными. Некоторые лежали на полу и стонали, другие что–то быстро и бессмысленно бормотали, как в бреду.
И я поняла. Это были тифозные больные. Их отправили откуда–то с юга в Москву. Но они были одни, с ними не было ни доктора, ни сестры, ни даже санитара.
Я хотела вылезти на следующей станции, но подумала о том, как ужасно было бы снова ломиться с толпой в грязные, тесные вагоны, и раздумала. Авось, Господь поможет…
Иногда, особенно летом, в товарных вагонах было легче путешествовать.
Лето, ночь. Каким–то образом я залезла в открытый вагон, нагруженный каменным углем.
Тепло и сидеть на угле удобно. А что грязно — не беда. Приеду домой — отмоюсь.
Я везла муку, и только это меня волновало. На станции Лаптево всегда свирепствовал реквизиционный отряд, отнимал продовольствие. А если отнимут муку, придется в Москве на полфунте хлеба в день сидеть, да и тот пополам с мякиной.
Мои товарищи пассажиры также волновались. Некоторые из них разрывали ямы в угле и прятали туда мешки с мукой.
Я чувствовала страшную усталость, да и противно было прятать, скрывать: что будет, то будет. Тяжелые вагоны катились, погромыхивая колесами, но вдруг поезд замедлил ход, застучали друг о друга буфера, заскрипели колеса, и поезд остановился.
— Вон они, дьяволы, у третьего вагона… так и есть, отряд, — шептали кругом.
Не успели мы оглянуться, как солдаты в остроконечных шапках, волоча по земле винтовки, подходили к нашему вагону.
Молча, с нескрываемой злобой они принялись штыками раскапывать уголь и вытаскивать мешки с крупой и мукой.
Кричали мужчины, женщины плакали, ничего не помогало: солдаты безжалостно кидали мешки на платформу. Люди бежали за солдатами, все еще надеясь получить свое добро обратно.
— Христа ради, товарищи, отдайте мне мой хлеб! Больная жена, дети у меня в Серпухове, две недели за хлебом проездил. Погляди на меня — замучился, обносился, отощал, обовшивел весь. Думал — приеду, хоть семью от голодной смерти спасу… Сжальтесь, товарищи!..
— Свиньи, собаки проклятые! Сатанинское отродье! — кричал другой. — Разорили, сволочи!
— Но помните, не пройдет вам это даром! Не избежать вам суда Господня! Скоты бездушные!..
— Аль в тюрьму захотел?! — гаркнул на него солдат. — Сейчас арестую.
Я сидела на своем мешке с мукой и наблюдала. Чемодан и другой мешок лежали возле меня. Солдат штыком стал разрывать уголь вокруг меня.
— Не трудитесь, товарищ, — говорю, — я ничего не прятала, здесь все.
— Что везете, гражданка?
— Муку, крупу, картошку и сало.
— На продажу?
— Нет, для себя.
— А ну ее к черту! — обругал солдат неизвестно кого и отвернулся. Я была спасена. Правда, были еще реквизиционные отряды в Москве, в центральном багажном отделении, но пассажиры надеялись, что поезд остановится, не доезжая до Москвы.
Я безумно устала, клонило ко сну.
Я достала из чемодана несколько копий «Известий», которыми были переложены мои вещи, расстелила их на уголь, подложила мешок с мукой под голову и крепко заснула. Когда я проснулась, было уже утро. Я вынула из сумки маленькое зеркало, чтобы пригладить волосы. О, ужас, руки, лицо были черные, как у трубочиста. Но это было не важно, важно было то, что мы подъезжали к Москве.
БРИЛЛИАНТЫ
Ночь. В квартире холод. Надымила проклятая лилипутка. Немалым усилием заставила себя умыться на ночь: в ванной комнате не больше двух градусов тепла, может быть, и мороз…
Я в постели. Тяжело от одеял: шерстяных, ватных, байковых — всяких. Сверх всего наваливаю еще завезенную из деревни чуйку. По телу начинает разливаться благодатное тепло, только ноги холодные, как лед.
Я вытягиваю руки из–под тяжести своих покрывал, тушу свет и почти в ту же секунду засыпаю.
Бум! Бум! Бац. Я в ужасе просыпаюсь. Что это? — Дверь парадного сотрясается от ударов. Звонка, разумеется, у меня нет, их сейчас нет ни в одной порядочной квартире.
— Отоприте! Эй! Отоприте, вам говорят! — слышатся возбужденные голоса.
Блаженное тепло нарушено. Внутри опять задрожало, не то от холода, не то еще от чего–то.
— Отпирайте же скорей! Это я — председатель домкома!
— Сейчас!
Привычным движением ноги сразу попадаю в валенки, на ходу натягиваю на себя халат, второй рукав вывернулся и никак не хочет надеваться.
— Черт! Черт! Черт возьми!
Я не знаю, кого я ругаю — рукав, холод, тех, кто в такой поздний час ломится в дверь.
— Кто это? Что вам от меня надо? Ведь уже двенадцать!
— Обыск! — и председатель домкома с поднятым воротником пальто, ежась и часто мигая, втискивается в переднюю.
— Ордер есть? — спрашиваю у кожаных курток, сразу заполнивших маленькую переднюю.
— Есть!.. — Председатель старается не смотреть на меня.
Ордер не только на обыск, но и на арест.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});