Я словно зависаю на мгновение в попытке сообразить, что он только что сказал и как я к этому причастна. Осознаю и тороплюсь исправить.
– Ты положил, это я спички искала и нашла... Короче, они там на полке над вешалкой. Под шапками, я переложила, случайно, – признаюсь я и про себя посыпаю голову пеплом.
Такой момент был, и я его если не испортила, то точно смазала.
– Соколова, у меня такое чувство сейчас дурацкое, что я тебя заставляю, – усмехается Платон и не торопится спуститься за той злосчастной пачкой.
– Нет, я сама хочу. Правда, – говорю я и, прикусывая губу, проклиная себя за свою выходку.
Сама не понимаю, зачем спрятала упаковку с защитой, а не вернула их на место.
– Тогда иди сюда!
Сердце заходится в светлой радости за предоставленное мне право выбора. А вместе с ней и понимание, безотчётное, но, без сомнений, верное – выбор сделан, и он правильный.
Я ни о чём больше не думаю, нет нужды отгонять хоть какие-то сомнения. Они просто развеялись. Отпускаю себя на все сто процентов позволяю раствориться в новых отношениях.
Едва ли мы с Платоном налюбовались звёздами, заменяем рассветом, встречая его в обнимку.
– Никогда не думала, что у моих детей будет такое необычное отчество, – говорю с улыбкой, озвучивая мимолётную и, возможно, глупую мысль.
Замерев на секунду и прикусив поспешно губу, выдыхаю под смех Платона с утренней хрипотцой.
– Платоновна, Платонович, необычно, но звучит неплохо, – заключает Маркелов и крепче прижимает к себе.
Чем выше встаёт солнце, тем тяжелее становятся веки. Засыпаю с Платоном под тяжёлым ватным одеялом, а просыпаюсь уже одна, под ритмичный стук молотка. Через окно комнаты под крышей ничего не видно, одевшись, выхожу на улицу, ёжась и вдыхая свежий и прохладный воздух.
На часах всего девять утра, а Маркелов уже успевает хоть что-то сделать для дорогого сердцу места. Подбивает доски к забору за домом.
Трудяга.
Забив очередной гвоздь, Платон делает паузу, берёт в руки доску и прикидывает туда, где ему нужно закрыть дыру в заборе. Я немного наблюдаю и успеваю воспользоваться этой тишиной, когда Маркелов снова берётся за молоток.
– Доброго утра! – желаю ещё раз, хотя четырьмя часами ранее мы уже друг другу пожелали этого без слов. Оно, это утро, уже доброе.
– Доброго, – Платон расплывается в улыбке, которая тут же гаснет. – Я разбудил тебя?
– Нет, я сама проснулась, – пожимаю плечами, действительно не чувствуя себя уставшей, напротив, полна сил.
Действительно, это место силы, пусть такое простое, без изысков и привычных по комфорту удобств.
– Сейчас доделаю и кофе вместе попьём.
– Тебе тут долго? Я могу пока завтрак приготовить.
– Нет, ты как раз успеешь, – улыбается Платон.
– Лапшу или кашу?
– Ммм. Давай лапшу! Вспомню молодость!
– Ой, тоже мне старик, – усмехаюсь я.
Маркелов отыскивает в жестяной баночке гвоздь и снова берётся за работу, я возвращаюсь в дом.
В печке трещат дрова, я ставлю полный чайник на раскалённое железо. Под стук молотка готовлю завтрак, нарезаю колбасу и намазываю хлеб плавленым сыром, завариваю лапшу себе и Платону. У меня уже всё готово, а Маркелов ещё стучит молотком. Не тороплю его, подогреваю воду в тазике и успеваю ещё помыть вчерашнюю посуду.
Как раз вытираю стол и вижу в окно кухни идущего в дом Платона. У его уха телефон и он с кем-то разговаривает, настойчиво объясняя, что будет не раньше чем завтра, а это значит, что сегодня ещё один выходной. Заходит Платон на кухню уже закончив разговор.
– Потеряли тебя?
– Да, ничего без меня решить не могут, во всё надо носом тыкать. Как жаль, что здесь только интернет плохо ловит, хорошо бы и связи вовсе не было. Сам я эту гадость отключить не смогу, – мило ворчит Платон и бросает телефон в пустую трёхлитровую банку, стоящую на широком подоконнике.
– Здесь сядем?
– Да, нам в принципе позавтракать и можно уже на электричку идти.
– А крыша? Ты же вроде крышу хотел чинить? – уточняю я, нет совсем желания покидать это местечко, я даже готова второй раз к реке сходить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Я посмотрел, там так не сделать. Материал нужен и одному не сдюжить. Зимой дорога встанет, я сюда пару ребят завезу. Всё быстро сделаем дней за пять.
– Пять дней?! Меня с собой возьмёшь?
– Нет конечно! – возмущённо выдыхает Маркелов и садится на табурет.
– Почему? Я буду вам готовить.
– Соколова, я лучше лапшу погрызу, даже сырую, чем тебя сюда зимой потащу придатки твои морозить. Ты потом чем наших детей рожать будешь?
– Тиран, – смеюсь я.
От такой заботы улыбка до ушей хоть завязочки пришей.
– Учти, я рожать в ближайшее время точно не собираюсь, – предупреждаю я, на всякий случай, чтобы не было потом претензий и пустых уговоров.
Маркелов прячет лицо в кружке с кофе, но я всё равно вижу, что он хмурится. Меня это нервирует, особенно если учесть его вчерашнее пожелание родить ему дочь.
– Так ты от Белова рожать не хотела или в принципе не хотела? – спрашивает Платон, вернув пустую кружку на стол.
– Согласна, я вела себя как полная идиотка, живя с Кириллом и терпя его выходки, но то я. Только я. Связывать ещё и ребёнка с Беловым, это уже выше моего уровня кретинизма.
– Фух, прям полегчало, – смеясь, выдыхает Маркелов и берётся за лапшу.
– Дурак! – возмущаюсь я и дотягиваюсь до головы Маркелова, треплю его светлые волосы.
Перед тем как покинуть дачу, Платон заливает в термос кофе, сам делает бутерброды, а оставшиеся продукты, включая остатки картошки, отдаёт соседу.
Обратный путь в электричке, после очередного перекуса я засыпаю на плече у Маркелова, он просто отрубается в непонятной позе, притулившись кое-как к окну. Просыпаемся каким-то магическим образом за одну остановку до выхода. Осторожно потягиваемся.
По прибытии Платон снова ловит меня внизу, спустившись первым на платформу. Мы идём по подземному переходу на вокзал, уставшие и довольные, но полны сил, как бы это глупо ни звучало.
– Давай сначала кофе выпьем, надо проснуться, в таком состоянии за руль нельзя, – зевнув, говорит Платон и тянет меня к кофейному аппарату.
Именно такой аппарат стоит у нас на каждом этаже и кофе в нём для сотрудников бесплатный. Если бы не этот кофе, я бы голодной жизнью с Беловым довела себя до дистрофии.
– Офигеть, ну и ценник, – возмущаюсь я, разглядывая светящиеся суммы.
– Да брось, это же бизнес. Кто даром станет продавать? – усмехается Платон, выбирая для меня капучино.
– У нас бесплатно в офисе.
– Это работником бесплатно. Не по сотне за порцию, конечно, но явно недаром.
– А недаром это сколько? – прищуриваюсь я.
– Соколова, ты мне эти свои скупердяйские штучки брось. Я, конечно, рад, что ты умеешь экономить. Это навык полезный, мало ли. Но тебе больше не нужно выживать. Я мамонта для нашей семьи всегда добуду. Хоть большой, свежий или маленький, сдохнувший три столетия назад, но будет, а ты его экономично распределишь до следующей охоты. Забирай, – Маркелов кивает на стаканчик.
Я с улыбкой его забираю и отхожу к сиропам, наливаю клубничного и побольше. От скупердяйских штучек мне сложно отказаться, но и владелец этого автомата не в убытке. Платон себе сиропа вовсе не налил и крышечку не взял, а заплатил всё те же сто рублей, что и за мой кофе.
Поменяв дислокацию с вокзала на машину, мы с Платоном под радио пьём кофе, разделив по-братски не доеденный в дороге бутерброд. И прейдя в себя, Платон берётся за руль. По пути заезжаем за роллами. Забирая заказ, Платон заговорщицким шёпотом прости не говорит про это его родителям.
Дома наперегонки несёмся в душ и так и не договорившись об очерёдности, залезаем туда вместе, чтобы выйти спустя лишь час и завалиться в гостиной у телека. Мы убиваем время лентяйничая на диване, поедаем роллы под какой-то аморальный и лишённый логики, но дико смешной сериал. И так хорошо, и так хочется, чтобы этот день не кончался. Но он не резиновый и подходит к концу, а утром нужно на работу и из-за этого я всю ночь плохо сплю.