Алиса насмешливо фыркнула.
— Всё одно не пойму, — тон у подруги стал жалобным, — с какой радости ты в воду нырнула. Голова закружилась?
Дождь усиливался. Эдик натягивал на плечо мешок с металлоискателем. Данила цеплял на себя рюкзаки: один — на грудь, другой — на спину. И все они вопросительно поглядывали на Алису.
Не зная, что ответить, она схватилась за правую руку. Трофейный перстень неприятно сжимал палец, вызывая дискомфорт и уныние.
— Не люблю ничего на пальцах носить, — пожаловалась она.
Громова отмахнулась:
— Сними его, Шуйская, или вообще выкинь. Никакой радости от этого треклятого богатства.
— Никакой, — согласилась Алиса и с некоторым усилием сняла «треклятого», сунув его в карман ветровки. На душе сразу стало спокойнее. Она распрямила плечи и огляделась: места здесь, и правда, красы неописуемой. Стройные сосны метров под тридцать, породистые и величественные. Невысокие березы, празднично-белые и раскидистые, как на картинках в школьных учебниках. На лужайке, что примыкала к реке, россыпи жёлтых, белых и сиреневых цветов. Какая трогательная красота! Какая чудесная жизнь!
— Долго идти? — спросил Эдик. — Девчонки устали.
Данила оглянулся. Порозовевшая Алиса с блаженным видом присела возле пушистого султана из белых цветов. Странно. Десять минут назад девица выглядела измученной и бледной.
— Часа полтора.
— Как думаете, эти подростки на мотоциклах от нас отстали? — Громова не доверяла подозрительному спокойствию. — Как мы не додумались колёса «Ямахам» порезать? Если это они вчера вечером напали на Шуйскую, то…
— …то сегодня ночью снова придут.
— Мстить! — догадалась Громова.
— Следует ждать гостей, — закончил Эдик.
— Живыми бы вернуться из этого похода.
Данила с любопытством наблюдал за преображением Алисы, а потому не проникся серьёзностью ситуации.
— Будем дежурить по очереди, — предложила Шуйская. — Можно базу сменить.
— Нет! — хором выкрикнули мужчины, мечтающие подраться ещё раз.
Алиса не разделяла боевого настроя друзей, сомневаясь в безоговорочной победе глубокой ночью, но сейчас ее внимание привлек сказочной окраски алый цветок. Она свернула с тропы и по пути к чудо-цветку сначала отступилась в яму, а потом споткнулась о кочку. Пока выбиралась из мокрой травы, Эдик и Даша озабоченно перебрасывались:
— На какую ногу споткнулась? Правая, левая?
— Левая.
— Автомат бы не помешал.
— Лучше гранату.
— Шуйская, вылезай уже! Здесь тропинка просто волшебная: разбегается, подлюка, в три стороны. Ищи тебя потом с местным драконом, замужнюю и без головы.
Дождь внезапно кончился. Тучи превратились в лохматые тонкие обрывки, которые в мгновенья ока разметал шаловливый ветер. На оживший после дождя лес брызнули нестерпимо-яркие солнечные лучи.
Мобильная четвёрка свернула в тень молодого березняка, с каждым шагом приближаясь к палаточному лагерю.
Закатное солнце медленно опускалось в лес, окрашивая золотом зеленые кроны. По безупречной глади озера протянулась ослепительно-яркая солнечная дорожка, по обеим сторонам которой сплетались жёлтые, оранжевые и болотно-коричневые блики-тона.
Сумеречное буйство красок завораживало. Плеснув в лицо холодной водой, Данила оборвал сеанс природного гипноза, врачебный эффект которого выразился душевным подъёмом и отсутствием усталости.
Он легко взбежал по береговому склону, направляясь к биваку кладоискателей. Эта разношерстная троица постоянно занимала его мысли. Эдик был довольно комичен, Громова держала в тонусе, не давая скучать, а вот Алиса…к ней он испытывал странное чувство нежности и беспокойства, желая находиться поблизости и не выпускать ее из поля зрения.
Сейчас лагерь соседей являл собой идеальную картину мира и спокойствия. На колоде возле костра сидел загорелый Эдик и с увлечением строгал палку. Его красноватый нос и щеки были щедро усеяны веснушками, а кудрявые рыжие волосы торчали дыбом. Рядом с ним, на самом краешке бревна, примостился Графин с половником в руках. Родственник находился в своей стихии — готовил ужин. В котелке над огнем исходила паром гречневая каша с тушенкой, умопомрачительный запах которой разошелся по всему берегу, собирая разбредшихся туристов.
— Мы тут поговорили, — обернулся Графин к Даниле, — ты будешь дежурить с двенадцати до двух ночи, Эдик — с двух до четырёх, а я — с четырёх и до упора. Всё равно бессонница проклятая…
— Как скажете.
Он подбросил дрова в огонь и устроился рядом с младшим Громовым. Тот покосился на соседа и задал, по сути, странный вопрос, который никому не показался странным:
— А вы, вообще, кто друг другу?
— Евграф Силантьич — мой троюродный брат, — улыбнулся Данила.
— Оба местные?
— Данька городской, — вмешался Графин. — Его дед с бабкой, как поженились, перебрались в город.
— Здешние тропинки хорошо знает, как для городского.
— Каждое лето здесь проводит. Как не знать?
Даниле не понравилось, что обсуждают его особу, и он кивнул на большую палатку:
— Что девчонки?
— А-а, — отмахнулся младшенький Громов, — лазарет. Алиска растирает Дашку мазью от ушибов, а та поливает Шуйскую камфарным спиртом.
— Зачем поливает?
— Профилактика ангины, насморка и воспаления лёгких.
— Весело. Еще одна такая вылазка, и мы их потеряем.
Графин опустил крышку на пофыркивающую кашу и отложил половник.
— Ничего не понимаю, — пожал плечами он и задрал лицо к небу. — Откуда взялись эти мотоциклисты? Именно в Плакиде, будто других развалин мало.
Его лицо выражало полное недоумение. Пятнистые штаны обвисли, майка растянулась, голубой берет десантника сиротливо валялся за колодой.
— Где наши соседи? — Эдик нетерпеливо поглядывал на дымящийся котелок.
— Филимон уехал на рыбалку, а Кристина тенью возле озера бродила. Когда начался дождь, залезла к тебе в палатку и выглядывала оттуда смурой тучей.
Он присел к ребятам.
— Колечко покажете?
Эдик привстал было, собираясь бежать в палатку к девицам, но плюхнулся назад на бревно, сдвинул брови и задумчиво похлопал по карманам ветровки.
— Здесь! — обрадовался он, расстегивая кнопку. — Его Алиска с пальца сняла, жаловалась, что маленькое, и в карман моей ветровки сунула.
Он вытащил находку и радостно подкинул в воздухе. Графин на лету перехватил перстень.
— Тяжелый. Понятное дело, маленькое. Ваша Алиска — девка здоровая, а здесь… — Графин примолк, рассматривая камень.
— Янтарь, — полез с разъяснениями Эдик.
— Вижу, не слепой. Вам надо выяснить, кому принадлежал этот перстень.
— Дашка не хочет светиться. Опасается конкуренции наследников.
— Лучше узнать, — насупился Графин. — Спроси о янтаре у Даньки.
Эдик перевел взгляд на Данилу.
— О чем спросить?
— Дед говорил…
— А кто у нас дед?
— Кузнец, — хмыкнул Данила.
— Дед у него ювелир, — вмешался Графин, — и отец тоже ювелир. Ты слушай, слушай!
— Так вот, дед говорил, что янтарь обладает способностью помнить своих прошлых хозяев. Он приносит с собой чужие сны, воспоминания и может превратить нового владельца в подобие «предыдущего». Как тебе расклад?
— Охренеть от перспектив! — скривился Эдик.
— Говорим же вам, — сердился Графин, — узнайте, какая судьба у хозяйки перстня. Если счастливая, носите на здоровье.
— Алиска чуть не утопилась.
— То-то же, — пробормотал Графин.
Зашуршали листья, с шелестом выпрямилась в воздухе согнутая ветвь, и на поляне материализовалась хмурая Кристина. Сегодня она разрисовала глаза и губы черной краской, что было по-разному воспринято окружающими. Эдик глядел на мрачную готку с обожанием, а суеверному Графину хотелось перекреститься. Следом за племянницей объявился обласканный фортуною дядя. Он нес железный садок, в котором вяло били хвостами одна крупная рыбина и несколько мелких подлещиков.
— Здорово всем! — Филимон тряхнул сеткой в воздухе. — Как сходили?