её через забор, она помогала бабушке в огороде. В платке, резиновых перчатках и огромных сапогах она пропалывала грядки. На ней была рубашка в синюю полоску и старые джинсы. Ближе к вечеру она качалась на качелях в платье, совершенно детском, и меня интересовали её тонкие коленки.
Потом на деревенской дискотеке я увидел её одну, у стены, одетую по тогдашней моде в короткие брючки и свободную майку. Подружек её пригласили на медленный танец, а я тоже стоял один. Народу в тёмном зале было много, и как-то так вышло, что броуновское движение танцующих подтолкнуло нас друг к другу. Я отчаянно и безнадёжно протянул руку, чтобы пригласить её, а она поразила меня тем, что не отказала и подала мне свою.
Мы медленно перетаптывались с ноги на ногу, я держал её за талию, а она положила руки мне на плечи. Расстояние между нами значительно превосходило этот же параметр у большинства других пар, музыка звучала громко, и познакомиться во время танца у нас не получилось. Но даже если бы музыка утихла, боюсь, я постеснялся бы заговорить. Мы старались не смотреть друг на друга. Сквозь очки я вперил взгляд в темноту поверх её головы, а она разглядывала свои сандалии.
Однако путь наш после дискотеки лежал в одну сторону. Я шёл сзади и не решался её догнать. Мимо с рёвом промчались на древнем мотоцикле какие-то ребята, и один из них прокричал, смеясь:
– Анечка! Сними маечку!
Она повернулась ко мне и сказала:
– Я – Аня, а эти идиоты – мои одноклассники.
– Михаил, – представился я.
– Я знаю, бабушка говорила. – Она улыбнулась, и мне стало легко. Я подошёл ближе.
Свет от жёлтых фонарей грел августовскую ночь и золотил Анечкины кудри. Хотелось прикоснуться к её щеке: такой казалась тёплой в этом свете её кожа.
– Можно я возьму тебя за руку? – серьёзно спросила она.
Я почувствовал, как моё сердце зашлось, и понял, что ошибался насчёт тёплой кожи – ладонь была ледяной.
– Тебе холодно? – удивился я.
– Нет, страшно.
– Почему это?
– Вдруг ты подумаешь, что я дура какая-то…
– Почему это? – заело меня, и она звонко рассмеялась:
– Потому что ты в очках, а я одуванчик! – И свободной рукой она взлохматила свои сияющие в электрическом свете волосы.
Странно, мы шли молча, и говорить не хотелось. Не то чтобы не о чем было, а просто хорошо молчалось. Через определённое количество шагов я поворачивал голову и смотрел на Анечку. Она улыбалась своей загадочной детской улыбкой, и мне хотелось её обнять. Просто обнять, без всяких там поцелуев, и постоять тихо и неподвижно. Но я, конечно, не решался этого сделать.
Мы прошли мимо наших домов, сделали круг под всеми фонарями и вернулись к Анечкиной калитке. Её укрывала тень от растущей во дворе рябины. Мы остановились, и Анечка сама меня обняла. Обхватила руками и прижалась щекой к моей футболке. Стало тепло. Я опустил лицо в её кудри и тоже осторожно приобнял. Мы долго стояли так, потом она спросила:
– Давай завтра вечером?..
– Давай! – прошептал я и кивнул, а получилось, как будто чмокнул её в макушку. В ответ она слегка ткнулась в меня лицом через футболку и убежала. Тихо стукнула на пружине калитка. За занавеской в её комнате зажглась настольная лампа, но мне ничего не удалось увидеть, сколько я ни пытался. Пришлось идти домой.
Полночи на диване я мечтал, как завтра мы будем гулять. Разговоримся и многое узнаем друг о друге. Анечка казалась мне не такой, как все другие девчонки. Беззащитной, но таинственной. Вдруг, чем чёрт не шутит, мне по-настоящему удастся её поцеловать? А уж от местных грубиянов я точно смогу её спасти, ведь я занимаюсь боксом в городе…
Заснул я под утро, а когда проснулся и вышел во двор, чтобы посмотреть в её окно, меня увидела её бабушка и махнула рукой. Я подошёл.
– Миша. – Бабушкино лицо показалось мне хмурым и немного растерянным. – Аня приболела, в больницу увезли. Просила тебе сказать, чтобы ты не огорчался. Её скоро выпишут, и она вернётся.
– А что с ней? – Такого я не ожидал и решил ехать навестить её. – И где она сейчас?
– Тебя туда не пустят, – сказала бабушка, – и звонить ей сейчас не надо.
– Тогда пусть она сама мне позвонит! Когда сможет…
– Ладно, говори телефон.
Когда я шёл в магазин, ко мне подъехали вчерашние ребята на мотоцикле.
– Ты чё, дружбан, каскадёр? – спросил тот, что сидел за рулём.
Я промолчал.
– Анька ж больная, припадочная, она тебя ножичком ткнёт, а ей ничё не сделают! – И он дал газу.
Я остался стоять в сизом выхлопе, а вечером спросил у деда:
– Что с Анечкой такое?
– Толком не знаю, – дед вздохнул, – но что-то нехорошее.
На следующий день я уехал в город, домой.
Анечка позвонила через неделю.
– Привет!
– О, привет!
– Я сегодня ненадолго приеду в город! Одна! Увидимся? Можем погулять…
– …Конечно! Позвони мне, когда будешь подъезжать к автовокзалу.
Её голос казался вполне радостным, но всё же… Как гулять с ней по городу? Это же не деревенская ночь под фонарями, это городской полдень! Я длинный очкарик, она кудрявый ребёнок. Что подумают знакомые, если увидят? Да просто прохожие? А вдруг с ней случится… припадок? Что я буду делать?
Внутри у меня на несколько мгновений всё сжалось до спазма, я стиснул зубы и кулаки. Понял, что презираю и ненавижу себя. Я внёс её номер в чёрный список, а незнакомые номера решил не брать. Но мне никто и не звонил с незнакомых – вряд ли она догадалась попросить у кого-нибудь телефон. А если догадалась, то постеснялась. Постеснялась меня! А если… Хорошо, если она почувствовала ко мне то же самое, что испытал к себе я! Но она могла просто пожалеть меня и остаться одна, на вокзале, в городе и вообще.
Внутри у меня до сих пор всё сжато в спазм.
14
В армию Петю не взяли по причине плоскостопия, и это тоже больно ударило по его самолюбию, но одновременно принесло облегчение. Мало ли что там может случиться, в этой армии? Он мечтал возвратиться со службы в форме, с десантными аксельбантами, пройтись в берете, сдвинутом на затылок, по проспекту от вокзала до подъезда, а потом вечером рассказывать салагам во дворе, чем отличается РД от РГД. Вместо этого он поступил на филфак и учился в группе, где кроме него был только один юноша, худой и бледный очкарик Вадим,