там можно было уснуть и не укатиться вниз. Оно маленькое такое, кладбище, камней девять где-то, и под каким-то деревом, даже не знаю каким. Осень была, листья облетели. И темно, один фонарик с красным стёклышком, чтобы не демаскироваться. Ну как, правда?
– Правда! – сказала она с шутливым вызовом.
– Ну и каким будет твоё желание? – На Петином лице промелькнуло мнимое огорчение.
– Расскажи ещё одну, – предложила она, – условия те же.
Петя сделал вид, что задумался:
– В одной деревне, мы знали от доносчика, отсиживался некий… абрек. Мы его ночью взяли тихо, утащили в лес, и командир наш, Шаман, его допрашивал. С пристрастием. А потом велел мне его ликвидировать. Молча чтоб, без шума. А?
– Как это «без шума»?
– Ну, штык-ножом…
– И ты ликвидировал? – спросила она испуганно.
– Угадай!
– Это слишком ужасно, чтобы быть правдой, но да, правда! – пробормотала она.
– Нет, не пугайся, – усмехнулся Петя, – мы его с собой утащили и сдали на «фильтр», ну, в комендатуру. Ты проиграла, и поэтому должна сдержать слово.
– И каково твоё желание? – Казалось, она облегчённо вздохнула.
– Побудь со мной до утра?
Петя остался весьма доволен своей выдумкой. Дама была горяча и податлива. Утром в постели она, сидя у Пети на спине в его же майке-тельняшке и разминая Петины крупные плечи, спросила, почему у него на теле нет ни одной татуировочки со службы, ни черепа с костями и в берете, ни какой-нибудь надписи типа «ГРУ СПЕЦНАЗ – никто кроме нас», какие она видела у подвыпивших десантников 2 августа. Ни даже группы крови? Не задумываясь, Петя ответил, что подписывал бумагу о неразглашении военной и государственной тайны, да и вообще тату – это моветон. А группа крови у него вторая положительная, выбита на «собачьей бирке», то есть на солдатском жетоне, вместе с личным номером, хочешь, покажу? Гостью удовлетворил этот ответ, она стала ещё нежнее и ласковее, и Пете подумалось, что басни его действуют. Однако после этого случая он приобрёл штык-нож, да и жетон заказал у гравировщика.
Помимо физической подготовки, важна была и крепость духа. Чтобы её добиться, нужно чётко определить цель. Ну да, не больше и не меньше как цель своего существования. Петя с юности смутно ощущал необходимость целеполагания, но только во время работы над диссертацией ему стало казаться, что он видит образ себя такого, каким хочет стать в будущем. Причём не только внешне – спокойного, уверенного и крепко стоящего на ногах мужчины с задумчивым прищуром светлых глаз и хемингуэевской бородкой, скрывающей его детский и немного вялый подбородок, но и ведущего определённый образ жизни, совершающего осознанные поступки.
Он долго не мог облечь в плоть этот образ, дать ему имя. К чему стремится любой человек, чего желает более всего? И деньги, и слава, и положение в обществе – не главное. Петя чувствовал спиной, что это лишь следствие чего-то более важного. Того, без чего слава и деньги – досужая болтовня и резаные бумажки. Без чего положение в обществе – пошлый снобизм. Без чего нет сатисфакции и счастья. Со временем на кафедре он стал ведущим преподавателем, студенты уважали и побаивались его, большого, хмурого, умного и бородатого. Деканат не вмешивался в процесс его общения с ними, даже ректор, ценя Петю, закрывал глаза на некоторые его лекционные вольности в разговорах о демократии, власти и свободе…
И однажды до него дошло – свобода! Вот этот образ. Полная независимость. Спокойствие, уверенность и мужество. Как просто всё оказалось! Свобода – это всё! Возможность поступать, как тебе нужно. Мечта диссидентов, подростков и зеков. Лозунг истинной демократии, последний возглас страшным способом казнимого героя. Даже бог, если он есть, не может отнять у человека свободу, не говоря уж о царе или палаче.
Достичь настоящей свободы – значит испытать ощущение полёта и неограниченного выбора в мечтах, делах и поступках, это ли не соблазнительно? Возникает вопрос: а какая она, настоящая? Энгельс с осознанной необходимостью казался Пете хотя и в чём-то верным, но скучным и устаревшим, впрочем, так же, как и Кант со своей свободой, ограниченной нравственным законом и французской Декларацией прав человека и гражданина. Зато древние Платон и Аристотель для Пети ничуть не потускнели. Свобода в выборе судьбы, свобода от деспотизма, свобода противостоять бедствиям человеческой жизни – достойнейшая цель существования мыслителя.
Спиноза вызывал у Петюши грустную улыбку. Его свобода как любовь человека к богу и бога к человеку казалась ему не просто заблуждением, но издёвкой. Какая там, к чёрту, свобода в любви? Зависимость одна. Химера и волнение в крови. Плюс извращение в чистом виде, где бог садист, а человеки – мазохисты. Хайдеггеровская свобода, вызванная страхом, виделась ему более реальной, но слишком однобокой. Всё-таки страх – это стимул со знаком минус. Такого можно со страху наворотить…
А вот Ницше – молодец! Мыслить по-своему, не так, как все, – вот один из признаков незакостеневшего ума, истинной свободы. И стоять на своём до конца, не важно, правым тебя считают или нет, болен ты или здоров. Ты прав для себя, ты – последняя истина, ведь ты ищешь первопричины вещей, а не веры. Точнее, ты веришь лишь в то, что знаешь сам, что испытал на своём опыте. Бездоказательная, слепая вера – вредная привычка, её нужно искоренить. Это потребует усилий. Борьбы и даже драки. Как хорошо сказал великий Фридрих о том, что свободный человек – это борец! Вы только послушайте: «Высший тип свободных людей следует искать там, где постоянно приходится преодолевать величайшие препятствия в пяти шагах от тирании и на самом пороге рабства!»
Не зря столь любимый Петей Горький был так вдохновлён Фридрихом, что носил такие же усы и писал о буревестнике. Своих студентов Пётр Фомич учил мыслить нестандартно. Не доверять, но проверять. Выстраивать логические цепи. Не верить в чудеса, а доходить до сути.
В тот вечер, когда умерла его старая маленькая Изи, он собирался проводить на кафедре консультацию по подготовке к экзаменам. Мама уже пришла, он открывал ей двери, когда Изольда, покачиваясь на тонких лапках и тяжело дыша, вышла из комнаты её встретить и легла на пороге. Пока Петюша помогал маме раздеться, он краем глаза заметил, что Изи уже не дышит, но дождался, пока мама сама это увидит. Мама увидела, вскрикнула, запричитала и опустилась на пол возле мёртвой собачки. Петя погладил маму по голове, видя, что слёзы текут по её щекам. Сам он несколько раз тяжко вздохнул и, прислушавшись к себе, убедился, что не чувствует страдания и боли. Вдвоём они