— Я здесь, — сказал он.
Но она вновь задала ему тот же самый вопрос, и хотя его мозг купался в соку блаженства, тоненький голосок разума пропищал, что вопрос исходит отнюдь не от женщины, лежащей в его объятиях, а раздается в телефонной трубке. Трубка была снята, и женщина на другом конце линии повторяла его имя, пытаясь добиться ответа. Он прислушался. Ошибки быть не могло: голос в трубке принадлежал Юдит. А если Юдит говорила по телефону, то кого же, черт возьми, он трахал?
Кем бы та ни была, она поняла, что обман раскрылся. Ее пальцы еще глубже впились в его поясницу и ягодицы, а кольцо ее плоти с новой силой охватило его член, чтобы помешать ему покинуть святилище необлегченным. Но в нем было достаточно самообладания, чтобы оказать сопротивление. И он отпрянул от нее, ощущая глухие удары своего взбесившегося сердца.
— Кто ты, сукина дочь? — завопил он.
Ее руки все еще цепко обнимали его. Жар и страсть этих объятий, которые так вдохновляли его еще несколько секунд назад, теперь не вызывали у него никакого возбуждения. Он отшвырнул ее в сторону и потянулся к лампе на столике рядом с кроватью. Она обхватила рукой его член, и ее прикосновение так сильно подействовало на него, что он почти уже поддался искушению снова войти в нее, приняв ее анонимность как залог выполнения всех своих тайных желаний. Там, где была рука, он теперь ощутил ее рот, втянувший в себя его член. Две секунды спустя он обрел утраченное было желание.
Потом до его слуха донеслись жалобные гудки. Юдит отказалась от надежды услышать его и повесила трубку. Возможно, она слышала его учащенное дыхание и те слова, которые он произносил в темноте. Эта мысль вызвала у него новый приступ ярости. Он обхватил голову женщины и оторвал ее от своего члена. Что могло заставить его хотеть женщину, которую он даже разглядеть не мог? Интересно, что за блядь решила отдаться ему таким экстравагантным образом? Больная? Уродливая? Чокнутая? Он должен увидеть ее лицо!
Он второй раз потянулся к лампе, чувствуя, как кровать прогибается под готовящейся к бегству ведьмой. Нашарив выключатель, он случайно свалил лампу на пол. Она не разбилась, но теперь лучи ее били в потолок, освещая комнату призрачными отсветами. Неожиданно испугавшись, что она нападет на него, он обернулся, не став поднимать лампу, и увидел, что женщина уже выхватила свою одежду из месива постельного белья и выбегала в дверь спальни. Слишком долго глаза его довольствовались мраком и тенями, так что теперь, когда перед ним наконец-то предстала подлинная реальность, зрение его помутилось. Под прикрытием теней женщина казалась мешаниной неопределенных форм: лицо ее расплывалось, очертания тела были нечеткими, радужные волны, теперь замедлившие свой бег, проходили от кончиков пальцев к голове. Единственным отчетливо различимым элементом в этом потоке были ее глаза, безжалостно уставившиеся прямо на него. Он провел рукой по лицу, надеясь отогнать видение, и за эти мгновения она распахнула дверь, за которой открывался путь к бегству. Он вскочил с кровати, по-прежнему стремясь добраться до скрывающейся за миражами голой правды, с которой он только что совокупился, но она уже была на пороге, и, чтобы остановить ее, ему оставалось только схватить ее за руку.
Какая бы таинственная сила ни околдовала его чувства, в тот момент, когда он дотронулся до нее, действие этой силы прекратилось. Смутные черты ее лица распались, как детская составная картинка, и, закружившись в хороводе, вернулись на свои места, скрывая бесчисленное количество других комбинаций — неоконченных, неудачных, звероподобных, ошеломляющих — под скорлупой реальности. Теперь, когда эти черты остановились, он узнал их. Вот они, эти кудри, обрамляющие удивительно симметричное лицо. Вот они, эти ссадины, которые прошли с такой неестественной быстротой. Вот эти губы, которые несколько часов назад назвали своего владельца никем и ничем. Но это была наглая ложь! Это ничто обладало по крайней мере двумя ипостасями — убийцы и бляди. У этого ничто было имя.
— Пай-о-па.
Миляга отдернул пальцы от его руки, словно это была ядовитая змея. Однако возникшая перед ним фигура больше не меняла своих очертаний, чему Миляга был рад лишь отчасти. Как ни противны ему были бредовые галлюцинации, скрывавшаяся за ними реальность показалась ему еще более отвратительной. Все сексуальные фантазии, возникшие в темноте, — лицо Юдит, ее груди, живот, половые органы, — все это оказалось иллюзией. Существо, с которым он трахался и в котором чуть было не осталось его семя, отличалось от нее даже полом.
Он не был ни лицемером, ни пуританином. Он слишком любил секс, чтобы осудить какое-либо проявление полового влечения, и хотя он обычно отвергал гомосексуальные ухаживания, объектом которых ему приходилось оказываться, причиной этого было не отвращение, а скорее безразличие. Так что переживаемое им сейчас потрясение было вызвано не столько полом обманщика, сколько силой и полнотой обмана.
— Что ты со мной сделал? — только и смог произнести он. — Что ты сделал со мной?
Пай-о-па стоял не двигаясь и, возможно, догадываясь о том, что нагота является его лучшей защитой.
— Я хотел исцелить тебя, — сказал он. Голос его дрожал, но звучал мелодично.
— Ты меня отравил какой-то наркотой!
— Нет! — сказал Пай.
Не смей говорить мне «нет»! Я думал, что передо мной Юдит! — Он опустил взгляд на свои руки, а потом вновь посмотрел на сильное, стройное тело Пая. — Я ощущал ее, а не тебя, — снова пожаловался он. — Что ты со мной сделал?
— Я дал тебе то, о чем ты мечтал, — сказал Пай. Миляга не нашел что возразить. По-своему Пай был прав. Нахмурившись, Миляга понюхал свои ладони, рассчитывая учуять в поте следы какого-то наркотика. Но от них исходил лишь запах похоти, запах жаркой постели, которая осталась у него за спиной.
— Ложись спать, и ты обо всем забудешь, — сказал Пай.
— Пошел на хер отсюда, — ответил Миляга. — А если ты еще раз приблизишься к Юдит, то я клянусь… я клянусь… тебе не поздоровится.
— Ты без ума от нее, так ведь?
— Не твое дело, мудак.
— Это может стать причиной многих несчастий.
— Заткнись, скотина.
— Я говорю серьезно.
— Я же сказал тебе! — завопил Миляга. — Заткни ебало.
— Она предназначена не для тебя, — раздалось в ответ.
Эти слова возбудили в Миляге новый приступ ярости.
Он схватил Пая за горло. Одежда выпала из рук убийцы, и тело его обнажилось. Он не пытался сопротивляться: он просто поднял руки и положил их на плечи Миляге. Этот жест взбесил того еще сильнее. Он начал изрыгать поток ругательств, но безмятежное лицо Пая с одинаковым спокойствием принимало слюну и злобу. Миляга стал трясти его и плотнее обхватил его горло, чтобы прекратить доступ воздуха. Пай по-прежнему не оказывал никакого сопротивления, продолжая стоять напротив Миляги, словно святой в ожидании своей мученической доли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});