она так отчаялась и все равно ничего не предпринимала, впав в апатию? Где был муж? Где свекор?
Хульда поняла, что она от Тамар ничего не добьется, поднялась и пошла в кухню, судорожно глотая воздух.
– Госпожа Ротман, – позвала она. – Где вы?
Не дождавшись ответа, она прошла дальше по коридору до гостиной. Тут она еще не была. На дверной раме, как и на других дверях квартиры, висела маленькая металлическая мезуза. Сама комната была пустая, если не считать узкого дивана, из которого лезла набивка, и двух кривоногих деревянных стульев. За диваном на полу лежали два продавленных матраса: комната, видимо, служила старшей семейной паре спальней. У окна, выходящего в темный колодец двора, стоял семисвечник, из которого торчали сгоревшие свечные огарки из красного воска. Рут Ротман отковыривала ножом пятна воска, закапавшего узкий подоконник.
– Где ребенок? – спросила Хульда. – Позавчера я помогла вашей невестке произвести на свет здорового мальчика. Говорите сейчас же, где он.
Рут продолжала отковыривать восковые пятна. Руки у нее, обратила внимание Хульда, были очень старыми: узловатые пальцы, на тыльной стороне ладони проступали синие вены и густая паутина жилок. Женщина не поднимала головы, погруженная в свое занятие, словно ничего на свете не было важнее чистки обветшалого подоконника.
В голове Хульды что-то взорвалось. Два шага отделяли ее от свекрови Тамар. Она схватила женщину за руку.
Рут с возмущением подняла глаза, но Хульда не дала ей ни малейшего шанса высказать свое недовольство.
– Вы мне сейчас же говорите, что здесь происходит, или я вызываю полицию, – гаркнула она. В ту же секунду она осознала, что во всем городе не найдется ни одного полицейского, который был бы готов выехать по вызову в эту дыру из-за какого-то пропавшего еврейского мальчугана.
Рут, очевидно, тоже так считала, судя по выражению триумфа на ее лице:
– Беацлаха, удачи, девочка, – с издевкой в голосе тихо проговорила она, высвобождаясь из хватки Хульды. – Боюсь, в этом молохе у полиции хватает дел: ей не нужно умничающих акушерок, которые вмешиваются не в свое дело, вместо того чтобы убраться вон.
Хульда уставилась на нее:
– Что вы за человек? Тамар, жена вашего сына, еще не оправилась после родов, ей плохо, а вы противитесь оказать мне помощь?
Внезапно у нее возникла идея.
– В этом замешан раввин? – спросила она.
Рут лишь улыбалась. Она подцепила особенно большое восковое пятно своим желтоватым ногтем. C сухим треском оно отвалилось и приземлилось на половицы. Как пятно крови.
– Раввин Рубин – друг в час беды, – наконец сказала она. – Он помогает нам справиться с утратой и чутко заботится о Тамар. Что не само собой разумеется, понимаете? Как по мне, Цви не нужно было брать эту распутницу с собой в Берлин, пусть бы оставалась в Галиции. Знаете, я не думаю, что он у нее был первым. – Она наклонилась к Хульде, словно собираясь рассказать ей по секрету пикантную историю. – Она только и ждала, пока найдется какой-нибудь дурачок, путающий любовь с коротким приключением. Как только я не пыталась убедить своего сына! Но из-за нее он лишился рассудка. Она прицепилась к нам как назойливый репей, да еще пыталась подсунуть своего байстрюка.
– Вы имеете в виду, ребенок был не от Цви? – спросила Хульда, только сейчас заметив, что она говорит в прошедшем времени.
Рут зашипела:
– Конечно нет! Ей сыграло на руку, что мы собрались уезжать, поэтому ей можно было не опасаться, что обман раскроется. Но поверьте мне, в нашем маленьком городке она была хорошо известна. Жила у тети… Так я и поверила! Скорее у… – Она подыскивала подходящее слово, – сводницы, – с довольной улыбкой закончила она.
Хульда внутренне содрогнулась. Женщина была разгневана. Но за гневом скрывалось что-то еще. Страх? Хульде было все равно, говорит ли Рут правду или нет. Она ощущала лишь ненависть, которой было наполнено каждое ее слово.
– Я в последний раз спрашиваю, – пригрозила она, – где мальчик?
– Какой мальчик? – с этими словами Рут вновь отвернулась, будто Хульда была только что попрощавшимся гостем. – Я не понимаю, о чем вы говорите. Здесь не было никакого мальчика, кроме моего, кроме Цви. И закончим на этом. Все заглажено, все ошибки прошлого исправлены. Как бы мы прокормили еще один рот, скажите мне?
Хульда не ответила, а Рут, очевидно, и не ожидала ответа. Самое странное, что Хульда понимала Рут Ротман. Здесь действительно не то место, чтобы растить ребенка. Нищие из нищих погрязли в нищете и нищетой погоняют.
– Вы же сами видите, – продолжала женщина, словно читая мысли Хульды, – что мы едва выживаем. Что блюда, стоящего там на кухне, должно хватить на несколько человек, и до конца недели! В этой стране мы всем безразличны, никто нас от голодной смерти не спасет. Мы сами должны позаботиться о себе. А ребенок только усугубит все. Без мальчика у нас, может быть, будет шанс.
Хульда не находила слов и собралась было уходить. У нее было чувство, слово она врезалась в стену и от удара потеряла ориентиры. На секунду она усомнилась в своем разуме. Но тут ей вспомнился нежный ротик младенца и ощущение, которое она испытывала от того, как он сосал ее палец. И к ней вернулась былая решимость.
О нет, мальчик был, она сама держала его в руках и размышляла о его будущей судьбе. Ее долгом было удостовериться, что с ним не произошло ничего страшного.
Она еще раз повернулась:
– А ваш муж? Что он говорит?
– Аври появится дома только через несколько дней, – ответила Рут, и Хульда заметила в ее глазах легкое беспокойство. – Конечно, он меня отчитает. Ну а потом осознает, что все хорошо так, как есть.
Хульда возмущенно покачала головой. Затем вернулась в каморку Тамар.
Как живой труп, подумала Хульда. Она подозревала, что состояние Тамар связано не только с исчезновением ребенка, если той было вообще об этом известно. Очевидно, она страдала меланхолией: Хульда часто такое встречала у недавно родивших, хотя и не в таких масштабах. Словно после родов роженицы погружались в глубокую печаль, кажущуюся со стороны парадоксальной, ведь они, в большинстве случаев, держали на руках собственного ребенка и страшное было позади. Почти все акушерки, которых знала Хульда, были знакомы с этим феноменом, но врачи отмахивались от мрачного настроения новоиспеченной матери, как от кратковременной меланхолии, ипохондрического приступа, наступающего в результате конкуренции между женщиной и младенцем за внимание мужа. Хульде эта теория казалась всякий раз слишком диктаторской, словно счастье женщины зависит только от оценки мужа. Однако о вещах подобного рода она